Казнь. Андрей Зарин

дела до моего прошлого, ты не поинтересовался даже спросить меня, по любви ли я иду за тебя. Теперь ты спрашиваешь, и я отвечаю: правда! Но что из этого?

      Глазки Семена Елизаровича сверкнули злым огоньком, острый нос на лице прижался к губе, что означало улыбку, и он ответил:

      – Из этого – одно: ты должна прекратить сношения с этим молодцом. Я, ничего не подозревая, принял его у себя в доме, а в городе шушукаются и говорят всякую мерзость. (Анна Ивановна покраснела до корней волос.) Я могу и даже вправе не желать этого, и тебя не должно удивлять мое нежелание быть предметом сплетен. Ты напишешь ему (она сделала жест рукою)! Да! Напишешь сама, – подтвердил Семен Елизарович, – чтобы он забыл дорогу в наш дом, а для прекращения сплетен послезавтра уедешь на дачу. Покуда в сад…

      Он замолчал и стал пить остывший чай. Анна Ивановна сидела молча, опустив голову.

      – Ты чего же молчишь? – спросил он резко. Она подняла на него глаза.

      – Что же мне отвечать? Хорошо, я напишу ему и перееду в сад, – ответила она тихо.

      – И отлично! Я же, вероятно, поеду на месяц в Петербург, а вернувшись, переедем уже на дачу, – сказал он, и нос его опять прижался к губе.

      Анна Ивановна встала и тихо вышла из комнаты. Семен Елизарович пытливо посмотрел ей вслед и с усмешкой сказал вполголоса:

      – Поди, считает себя жертвою, а была нищей, когда я ее взял!

      За его спиной послышался легкий кашель.

      Он быстро оглянулся. За его стулом, в довольно развязной позе, стоял его лакей и наперсник Иван.

      Лицо его было, несмотря на правильные черты, неприятно. Только долго всматриваясь в него, можно было увидеть, что это неприятное выражение получается от неморгающих век. Ему было на вид лет тридцать; вниз опущенные рыжеватые усы делали лицо его угрюмым.

      Служил он у Дерунова лет десять, и прислуга рассказывала, что раньше он был шутник и балагур, но однажды его невесту, горничную Деруновой, вытащили из пруда, что в саду, мертвой, и с того времени исчезла веселость Ивана.

      Барин же с того времени словно полюбил его еще сильнее, увеличил жалованье и приблизил к себе.

      – Что скажешь? – спросил Дерунов.

      Иван шагнул ближе.

      – Пришла барыня под вуалем, – вполголоса сообщил он, – просила доложить.

      – Высокая? – спросил Дерунов.

      – Они были позавчера у вас, – пояснил лакей.

      – Проси в кабинет и зажги там свечи. Я сейчас.

      Он неторопливо допил свой чай, собрал письма и поднялся. Лицо его вдруг приняло холодное, хищное выражение.

      Когда он вошел в кабинет, высокая, стройная женщина порывисто поднялась ему навстречу. Он спокойно поздоровался с нею и, сев в кресло у своего письменного стола, сухо спросил:

      – Принесли?

      – Нет, – глухо ответила она, – но, Семен Елизарович, если вы…

      – Эх! – грубо перебил ее Дерунов. – «Если вы, если вы!«Это я слышал уже десятки раз! Я не так богат, и потом, чего вы так волнуетесь? У вашего мужа есть деньги, слава Богу, и если он ставил свой бланк…

      – Бога