Дети. Наоми Френкель

свой дом. И с твоего разрешения, отец, возьму часть этих вещей.

      – Где же ты построишь свой дом, сын?

      – В любом месте, отец, где может такой, как я, жить свободной и достойной жизнью.

      – Ганс, – говорит доктор, – за это следует выпить.

      Тянет сына к комоду. Запах отличного вина ударяет им в ноздри.

      – Вот, Ганс, – доктор подносит бутылку к слабому свету лампочки, – еще дед обращал внимание на эту бутылку. – Быстро направляется в угол, к стеклянному шкафу, полному старого фарфора и хрусталя, достает два хрустальных бокала.

      – За жизнь, сын мой, за будущую нашу встречу.

      – За новую жизнь, отец! – сын поднимает взгляд к портрету деда.

      – Это он внес путаницу в твою жизнь, Ганс. Когда ты родился, я был еще слишком погружен в мечту: хотел, чтобы ты был во всем похож на твою мать. Дед же требовал совершить обрезание, и тем связать тебя союзом с нашим праотцем Авраамом.

      – Отец, я никогда об этом не жалел, – торопится ответить сын.

      Долгий звонок отдается эхом по всей квартире, они испуганно ставят бокалы на комод.

      – Барбара! – говорит доктор.

      – Нет, отец, это извозчик. Я заказал его. – Ганс намеревается пойти к двери, но останавливается на миг и передает отцу записку:

      – У меня к тебе еще одна просьба, отец. Речь о моем друге Дики. Дело связано с его прусскими родственниками Каллами, и не дает ему покоя. Он хочет знать, каковы они в настоящем смутном времени. Пожалуйста, отец, поезжай к ним, передай привет от Дики. Если тебе станет ясно, что они все еще хранят семейные традиции, напиши нам. Если нет, то, как говорится, на нет и суда нет.

      «Майор фон Калл», прочитывает отец записку, прячет в карман своего пиджака, и тяжелыми медленными шагами провожает торопящегося сына.

      – До свидания, отец.

      Извозчик у открытых дверей переминается с ноги на ногу. Сильный холод врывается в квартиру.

      – Мы не оставим друг друга в одиночестве, Ганс.

      – Нет, отец.

      Доктор целует сына в лоб. Лицо Ганса краснеет. Дверь быстро захлопывается, словно бы сын пытается сбежать от чувств, охвативших его. Доктор торопится к окну. Одинокая карета движется по Аллее между трамваев и полицейских машин, исчезает в Бранденбургских воротах. Доктор не отрывает взгляда от опустевшей улицы и до того погружен в себя, что не слышит, как Барбара вошла в гостиную. Так как в комнатах горел свет, и двери были распахнуты, она поняла, что здесь что-то произошло. Тотчас подняла голову и принюхалась к воздуху гостиной.

      – Кто-то здесь был, доктор? Не ваша ли девица?

      – Никого здесь не было, – нет у доктора сил – рассказывать Барбаре о Гансе и выслушивать ее вопросы. – Никого здесь не было, Барбара.

      – Доктор, – восклицает Барбара, – кто оторвал листки от календаря?

      – Кто? – спрашивает доктор, сам удивляясь тому, что она обнаружила.

      Второе октября исчезло, и ноябрь-месяц, как и положено, светится на календаре. Барбара ищет под столом в урне оторванные листки.

      – Был бы это кто-то во плоти, – поднимается она, – он бросил бы сюда листки, не так