Овца без стада. Глеб Успенский

но видел, что сидевшие за столом крестьяне медлили ответом.

      Барин тоже молчал, постукивая кулаком по своим усам.

      – А? – вопросительно промычал он еще раз.

      – Он, Ликсан Ликсаныч, сам пошел на мировую…

      – За много ли?

      – На полштофе помирились.

      – Отлично! А голова-то зажила?

      – Кой подживает, кой не…

      – «Кой не»… – повторил барин и, обратись к Марку, произнес: – ты что ж не угощаешь водкой-то?..

      Марк со всех ног бросился наливать водку и подал барину через край налитую рюмку. Барин поморщился и залпом опрокинул ее в рот. Но горловая судорога не пускала глотать, и барин долго сидел с сжатыми губами, роясь вилкой в чашке с яичницей и щукой. Кой-как глоток проскользнул, и словно всем полегчало.

      – «Кой подживает, кой не!»… – повторил барин, утирая усы концами скатерти.

      – Да вот это еще место, – указывая на собственный висок, объяснял один из крестьян: – это еще не совсем… Дюже глыбко просадил он…

      – Глыбко?.. – переспросил барин.

      Такая манера разговаривать крайне стесняла всех присутствующих: барин точно допрашивал, и видно было, что ответы, которые давали ему его подсудимые, очень мало удовлетворяли следователя. Но барин как будто не замечал этого. Лично мне было просто неловко присутствовать при непонятном мне разговоре; но крестьяне, к которым обращался барин, казалось, хорошо понимали, в чем дело, и чувствовали себя едва ли не хуже, чем я себя чувствовал.

      – Ну, а Евсею вы сколько ударов-то дали? – придвигая к себе стакан чаю и как будто с полною беспечностью приготовляясь распить его, продолжал барин тем же строгим тоном.

      – Это, Ликсан Ликсаныч, не мы удары-то обозначаем: на это есть суд.

      – А не вы «суд»-то?

      – Никак нет!.. На то есть судьи… – отвечали крестьяне разом.

      – А судей кто выбирает?..

      – Ну уж судей, знамо – мы…

      – А!.. – с каким-то злорадством прорычал барин и, в сильном волнении, так опрокинул стакан на блюдечко, что чай разлился по скатерти… Барин между тем продолжал в том же тоне:

      – Так не вы дерете-то, стало быть? Чужие? Приказывают? Стоит тебе приказать отца родного высечь – ты и выдерешь, и не виноват будешь?..

      – Хе-хе-хе! – вдруг засмеялся староста (молодой непьющий, но сухой и жестко-практический малый), – всё вы, Ликсан Ликсаныч, на нас серчаете. Все у нас вам не по вкусу, все худо… Что ж с нас, мужиков-дураков, взять?..

      – Известно уж – дураки… – почесывая затылок, произнес один из «порядочных» крестьян. Произнес он это таким тоном унижения, который паче всякой гордости.

      – Об этом я не спорю, да – дураки! – сказал барин, не сморгнув.

      – Иде ж нам взять ума-то?..

      – Да и мало того что дураки, вы… – вдруг вспыхнув непритворным негодованием, проговорил барин: – вы, кроме того, еще и…

      Жесткое слово, которое, по всей вероятности, вертелось у него на языке, однако не сказалось. Не кончив фразы, он быстро повернулся ко мне и спросил торопливо и раздраженно:

      – Вы тоже