Москва в дыму. 2010-й. Вопросы к Богу. Ольга Барсукова

покажи, как ты здороваться научился? – попросила Алёна.

      Валя посмотрел на неё презрительным взглядом и …плюнул в её сторону.

      – Валя, так нельзя, – вяло сказала сестра. – Тётя тебя кормила 3 дня, заботилась о тебе!

      – Лучше б её убили!

      Слова были как гром с ясного неба.

      – Что ты сказал? – выдохнула Алёна.

      Он посмотрел на неё голубыми глазками:

      – Ничего.

      И отвернулся.

      Алёна ушла в свою комнату. Мать будто не услышала его слов. Она одела Валентина и ушла, бросив из двери «пока».

      Слёзы душили её. Как мог так сказать 4-х летний малыш? Откуда столько ненависти? Чем она так насолила ему? Чем не понравилась?

      Ответов не было. Слова эти как-будто были сказаны прожжённым жизнью циником, видевшим и смерти, и убийства, так легко он их сказал!

      Алёна не понимала всего, что произошло. Она поплакала, а потом написала стих. Он лёг на бумагу непроизвольно, с болью, с переживанием, из самой души:

      Уста младенца так невинны?

      И истину глаголет он?

      Грехом испорчен и не видит,

      Слова, как нож пронзят потом!

      Что он о смерти понимает?

      И может ли кому желать:

      – Уж лучше быть тебе убитой!

      Такое можно ли сказать?

      Какие ясненькие глазки

      И милый образ дорогой,,,,

      Сказал… А понял ли?

      Отчасти…

      Не любит просто нас с тобой!

      В этот день всё валилось у неё из рук, она ни о чём не могла думать, как только о его словах.

      – Так этот глупый малыш решил мою жизнь? Такой бы он хотел видеть её итог?

      Не понимаю!

      Было обидно и горько. Убить меня! Разве моя жизнь не ценна и не интересна?

      То, что появилось в тетради Алёна потом, и вовсе её удивило. Это был стих-объяснение произошедшего, будто кто-то диктовал ей, а она записывала каким-то незнакомым корявым почерком:

      Мне вылить на бумагу грусть?

      Зачем? Никто ведь не поймёт,

      О чём болит моя душа,

      Что тяготит, и где слова,

      Что смогут передать весь цвет,

      И форму и размер страданья моего

      Большой процент.

      А грусть моя из-за проклятья,

      Что в спину мне произнесли:

      – Уж лучше быть тебе убитой!

      Как только вымолвить смогли?

      Какое страшное желанье!

      Какой чудовищный подлог!

      Он целовал сегодня ручки,

      А как сказать такое мог?

      И кто вложил такие мысли?

      Душонка жалкая твоя?

      Или тот князь, что правит миром?

      Зачем принял его слова?

      Он говорит и не стыдится,

      Любое дело оплюёт,

      Собой особенно гордится,

      Тебя в подмётки не возьмёт!

      И чем ты лучше и мудрее,

      Нападок больше на тебя,

      Не потому ли был растерян,

      учёный, врач, поэт тогда?

      Он – обвинитель и обманщик,

      Льстец