Расплата. В. И. Семенов

Может, и подвезет! От нас не спрячешься! Самый полный ход! Смотри в оба, молодцы!

      Загремели звонки машинного телеграфа…

      Пробежали к одному мысу, к другому, заглянули – никого. Никакого признака неприятеля.

      – На чистоту-то не смеют! Что говорить! Третий день мотаемся – хоть бы кто! – слышались самоуверенные голоса среди команды…

      – Нет нам удачи! – печально вздыхал мичман…

      Пошли обратно, в гавань Дальнего, для доклада адмиралу, но по пути встретили «Всадник».

      – Остаться в море на подходе к рейду, и охранять рабочую партию! – сигналили с него.

      Вернулись и целый день мотались на зыби.

      К вечеру, возвратившись на свое охранное место я поехал на «Амур» с рапортом. Адмирал встретил меня весьма сурово и, выслушав доклад, заявил:

      – Вам было приказано только узнать, посмотреть и донести, а не пускаться в авантюры!

      – Но, Ваше превосходительство, на основании того, что я узнал, я считал себя вправе действовать…

      – Вы не имели права рисковать своим миноносцем! Вы обязаны беречь вверенное вам судно!..

      Возвращаясь с «Амура», я был совсем… расстроен.

      «Как? – думалось мне, – не рисковать?.. Но ведь вся война – это сплошной риск и людьми, и судами! Разве любая атака миноносца, даже в самых благоприятных условиях, не есть, с точки зрения благоразумной осторожности, самый отчаянный риск?.. Беречь свое судно?.. Но ведь если его берегут в мирное время, то единственно для боя! Если беречь суда от встречи с неприятелем, то лучше всего было бы спрятать их в неприступные гавани, но тогда на кой черт самый флот?!»

      «Не рисковать» – вот формула, которой с одинаковым успехом держались Алексеев – на море, а Куропаткин – на суше.

      Сколько раз вспоминал я эту формулу в течение войны, вспоминал со злобой, с проклятием… Ведь рискнуть все-таки пришлось, но только уже после целого ряда неудач, бесплодно растратив немало сил, не использовав первого подъема духа… В результате – Мукден и Цусима…

      Тогда, в то время, я, конечно, не знал и не мог знать, чем дело кончится, но, правдивый сам перед собою, в своем дневнике не мог не отметить, что в душе всецело присоединяюсь к тому глухому ропоту, который слышался кругом и который я по долгу службы старался утишить…

      Полагаю, понятно, что, вернувшись домой на миноносец, я ни словом не обмолвился о моей беседе с адмиралом. Я считал, что то настроение задора, предприимчивости, жажды сцепиться, подраться, которое каким-то неведомым путем создалось и овладело офицерами и командой, – необходимое, первое условие успеха деятельности такого судна, как миноносец.

      Я считал преступлением расхолаживать их, внушать, что мы не должны «рисковать» (Чем? Встречей с неприятелем?) и «беречь вверенное нам судно» (От чего? От неприятельских снарядов?).

      7 февраля наша работа была закончена, и мы возвратились в Порт-Артур. За все время японцев так и не видели, зато от постоянно менявшейся погоды пришлось немало вытерпеть. Иные дни, даже при ветре, температура держалась 2–3° выше нуля, иногда же, при штиле, мороз доходил до 7°, и за несколько