Пассажир последнего рейса. Роберт Штильмарк

элеватор. Впереди, от горизонта до зенита, поднималось облако с белыми краями, похожее на косматый парус ушкуйников, наполненный ветром. Там, где облако сливалось с густо-васильковой ширью Волги, возникло белое пятно на воде. Оно быстро увеличивалось и приобрело очертания трёхъярусного пассажирского теплохода.

      – «Добрыня Никитич», – прочитал пассажир. – Былинный герой… А скорость-то, скорость! Кто бы прежде мог мечтать о таких судах на Верхней Волге!

      – Какая же это скорость! – рассмеялся стажёр. – Вот погодите, встретим «Ракету» или «Метеор» на подводных крылышках. Те, верно, скоростёнку дают. Купальщикам теперь зевать у нас не приходится.

      Левобережные луга и поля усиливали ощущение простора. От глубокой осенней синевы неба чуть отделялась кромка леса на низком левом берегу. «Лассаль» держался правого берега. Жёлтые кусты и почерневшие оголённые берёзки клонились над самой водой, и волны от пароходного колеса, набегавшие на берег, колыхали на воде облетевшую листву, мутились от маленьких оползней. Кое-где река подмыла корни деревьев, и рухнувшие сосны купали в Волге свои густо-зелёные кроны. Видно было, что вода подступила к лесной опушке недавно, затопив полоску береговой гальки. Течение медленно тащило вдоль берега жёлто-зелёную гирлянду из опавших листьев.

      Впереди опять появилось встречное судно, буксир с баржами. Капитан протянул пассажиру бинокль.

      – Спасибо вам! – пассажиру давалось теперь каждое слово с трудом. От волнения он не смог даже поднести бинокль к глазам. – Вы так добры ко мне… Хочу вас предупредить… Ведь это может вам не понравиться!.. Я в прошлом белый эмигрант. Лишь недавно позволили вернуться на родину. Старуха мать долго хлопотала, и вот, представьте, поспел… на похороны. Конечно, любить Россию я никогда не переставал, но жизнь прошла там, вдалеке от родины.

      – Вы что же, в белых войсках служили? – хмурясь, спросил старший рулевой, Иван Егорович.

      – Нет, от этого Бог уберёг. Оружие против собратьев не поднимал, чужих жизней не губил.

      – А чем занимались там, на том берегу?

      – В двух словах не скажешь. И в хоре пел, в церкви на Рю Дарю[1], Дело хоть и доброхотное, но иных певчих регент поддерживал несколько… И на заводах служил, и по ресторанам. Неловок и нерасторопен оказался, быстро из кельнеров выгоняли. Грузы таскать приходилось в Турции и Румынии, при старой власти. Переводчиком-толмачом был в Южной Америке, во время одной войны.

      – Какой войны?

      – Была такая война в тридцатых годах между Парагваем и Боливией за нефтеносный район. С обеих сторон там и русские эмигранты, белогвардейцы, участвовали. Такая, знаете ли, оперетка была, кровавая и смешная. Понимаете положение наше: одни за батюшку Парагвай против злокозненной Боливии. Другие – за единую неделимую Боливию против супостата её, злодейского Парагвая. Так и стреляли друг в дружку: поручик Иванов в есаула Петрова – за Боливию, а есаул Петров в поручика Иванова – за Парагвай. И смех и грех! А потом ещё писанием увлекался, воспоминания о России печатал и так вообще,

1

Собор Александра Невского в Париже, находящийся в 8-м округе, на улице Дарю (rue Daru). – Прим. ред.