В первых рядах партера. Абдурахман Везиров

мощное строительство. Найденные месторождения строительных материалов позволили исключить их завоз из центральных районов.

      Первая дальняя поездка нашей семьи на поезде[47] была в Пятигорск в 1937 году. С тех пор много раз бывали на курортах Минеральных Вод.

      О Кисловодске, жемчужине этого края, прекрасно написал Осип Мандельштам: «Разные бывают солнца, но такого, как в Кисловодске, нет, кажется, больше нигде. При высшей жгучести оно не палит, не жжет, а глубоко, насквозь пронизывает тело радостью.

      То же и кисловодский воздух… Мало того, что он насыщен всякими там кислородами и озонами; он и тела делает легкими.

      Но еще замечательней Нарзан. Сядешь в ванну, и тело моментально покрывается пузырьками, – как бы серебряной чешуей. Струйками со дна поднимаются эти пузырьки, все больше и больше, – вода точно закипает от присутствия в ней человеческого тела.

      Да, хорошо в Кисловодске. И летом хорошо главным образом тем, что не жарко. Часто выпадают дожди – моментальные ливни, быстро просыхающие, но после них воздух еще лучше, солнце еще ярче. И весной, и осенью, и зимой хорошо в Кисловодске».

      Красота и прохлада этих курортов привлекала бакинцев, бежавших туда от невыносимой жары. В альбомах старших сородичей можно увидеть десятки фотографий о пребывании на водах.

      В августе 2010 года ностальгия потянула меня в любимый Кисловодск. Лучше бы я туда не ездил. Знаменитый курортный парк был замусорен. Разбиты дорожки маршрутов ходьбы. Молчала музыкальная раковина. Не было прежней нарядно одетой публики. Исчезли умиротворенность, красота уникальной природы. Из самого большого в Европе парка отторгнуты немалые земли под уродливые строения.

      Говорят, что возвращаться – плохая примета.

      Возможно, по этой причине пока не хочется возвращаться в Баку. Ведь там почти не осталось духовно близких мне людей – кто-то эмигрировал, кто-то вознесся на небо, кто-то стал иным до неузнаваемости…

      Мою любовь к Азербайджану не поколебали злые годы, никакие потрясения. Радуюсь его успехам, огорчаюсь неудачам и потерям. Есть классическая формула: «Невозможно изменить своей нации. Изменить можно правительству».

      Проживший многие годы вне России, писатель В. Набоков пояснял: «Моя голова говорит по-английски, а сердце – по-русски».

      В моем случае это звучит так: «Моя голова говорит по-русски, а сердце – по-азербайджански».

      Останется навеки черным проклятый сорок первый год

      Сообщение о вероломном нападении Германии возвестило и об окончании беззаботного детства. Людей охватила тревога. Было робкое молчание. Это не было похоже на то, как в августе 1914 года при объявлении войны играли оркестры, звонили колокола, ликовали толпы.

      Война – самое страшное, что может произойти. Ненавижу ее, считаю величайшим бедствием. Вспоминается картина Верещагина «Апофеоз войны» – пирамида из человеческих черепов на фоне пустыни.

      23 февраля 1942 года папу

47

Запахи и звуки прошлой железнодорожной жизни. На перроне пахло углем, шпалами, застоялым паровозным дымом. Раздавались гудки маневровых «кукушек». Слышалось клацанье буферов. На крупных станциях пассажирский люд высыпал на перрон, где выставлялись на столах комплексные обеды. По традиции тех лет многие пассажиры облачались в полосатые пижамы. Успевали забежать на пристанционные рынки за соленьями, фруктами, арбузами. Обычно в дальние поездки брали запас продуктов – крутые яйца, отварную курицу, котлеты. Их поедали под стук колес, угощали соседей… Я часами торчал у окна, глядя на проносящуюся местность, – словно смотрел цветное телевидение. Последний раз – всю дорогу из Вены в Цюрих.