Проза Лидии Гинзбург. Эмили Ван Баскирк

«self» не имеет точного аналога, хотя иногда употребляется слово «эго»). Ее излюбленная тема – «человек»; этим словом она именует и себя, и обобщенных других людей[136]. Иногда она употребляет местоимение первого лица «я» (как личное местоимение, а также в отвлеченном смысле), возвратное местоимение «себя», а также определительное местоимение «сам» (когда последнее становится частью таких составных слов, как «самоутверждение»). Она часто говорит о «характере», а изредка – о «личности»[137]. Можно утверждать, что различные значения слова «человек» у Гинзбург пересекаются с формулировкой Чарльза Тейлора, определяющего «self» как существо «достаточно глубокое и сложноустроенное, чтобы обладать некой идентичностью… (или пытаться ее обрести)»[138].

      На взгляд Гинзбург, взаимосвязь между кризисом литературы и кризисом культуры человечества держится на концепции человека и ее этическом обосновании. Она предполагает, что этика – в конечном счете главное содержание литературной деятельности: «Литература имеет дело со свойствами, характерами, поступками – со всевозможными формами обобщенного поведения человека. А там, где речь идет о поведении, любые жизненные ценности оказываются в то же время ценностями этическими»[139]. Увязывая воедино индивидуальность, этическое поведение и повествование, Гинзбург следует долгой философской и литературной традиции. Чарльз Тейлор отмечает в «Источниках „Я“»: «Индивидуальность и добро, либо, иным образом, индивидуальность и нравственность оказываются неразрывно переплетенными темами»[140]. А как доказали мыслители от Аристотеля до Поля Рикера, мы обращаемся к уже существующим повествованиям, чтобы они стали для нас уроком того, как быть хорошим человеком, а новые повествования пишем, когда анализируем этические проблемы, с которыми сталкиваемся в собственной жизни. Гинзбург проводит связь между литературой, этикой и индивидуальностью в специфическом общественно-историческом контексте ХХ века, который породил обостренное осознание социального зла, психологическое и философское недоверие к цельности человека, а также, не в последнюю очередь, недоверие к повествовательной форме и ее привычным категориям.

      Гинзбург воспринимала мир вокруг себя как мир, переживающий моральную катастрофу. Даже в периоды, когда в этом мире царила относительная стабильность, Гинзбург считала повседневную жизнь советского общества «царством безнравственности»[141]. Людей своего поколения, на которых обрушились две мировые войны и ужасы сталинизма, она характеризует так: «дважды и трижды превращенные в крошево», доведенные до такого состояния, что им открылась «неизбывность социального зла и призрачность единичного сознания»[142]. Обе призрачные иллюзии – веру в то, что искоренить социальное зло можно путем преобразования общества, а индивидуальное сознание обладает безусловной

136

Как отмечает Джеролд Сигел, слово «человек» в значении «форма единственного числа, которой соответствует форма множественного числа „люди“» может обозначать «любого индивида среди других индивидов, безотносительно к тому, обладает ли он/она какими-то конкретными качествами». Английское слово person также родственно латинскому слову persona, которое означает маску, а буквально «оживляет маску „с помощью звука“», в расширительном же значении обозначает человека, занимающего какое-то конкретное положение в обществе или обладающего каким-то конкретным социальным статусом. При современном употреблении этого слова личные качества человека или личности иногда становятся достоинством, которое приобретается благодаря признанию в обществе, а иногда свойством, порождаемым индивидуальными талантами или одаренностью (Seigel J. The Idea of the Self: Thought and Experience in Western Europe since the Seventeenth Century. Cambridge, UK: Cambridge University Press, 2005. P. 16. В русском языке слово «человек» ни в чем не родственно латинскому persona.

137

Для слова «личность» характерны особые ассоциации с индивидуализмом, которых нет у английского слова «personality». Об истории личности и личных черт в русской культуре см.: Плотников Н. От «индивидуальности» к «идентичности» (история понятия персональности в русской культуре) // Новое литературное обозрение. 2008. № 3 (91). С. 64–83. См. также: Offord D. Lichnost’: Notions of Individual Identity // Constructing Russian Culture in the Age of Revolution: 1881–1940 / Ed. C. Kelly and D. Shepherd. Oxford: Oxford University Press, 1998. P. 13–25. Я, описывая «personality», подразумеваю скорее тот смысл, который имеют слова «характер» и «человек», чем смысл русского слова «личность». Питер Брукс (Brooks P. Enigmas of Identity. Princeton, NJ: Princeton University Press, 2011. P. 3) писал о замысловатой семантике английского слова «character», назвав его понятием, в котором, когда оно входит в литературу, «сходятся вместе все наши эстетики и этики».

138

Taylor Ch. Sources of the Self: The Making of Modern Identity. Cambridge, MA: Harvard University Press, 1989. P. 32. См. мое краткое рассмотрение этой темы во введении. Понятие «автоконцепция» у Гинзбург связано с идентичностью. См.: ОР РНБ. Ф. 1377. Гинзбург, записная книжка 1936 года с очерком о «К». «Автоконцепцию» я рассматриваю в главе 4.

139

Гинзбург 1977. С. 385. См. также: Гинзбург Л. О литературном герое. Л.: Сов. писатель, 1979. С. 131. Ниже я ссылаюсь на эту книгу как на Гинзбург 1979.

140

Taylor Ch. P. 3.

141

О сатире и об анализе // Гинзбург 2002. С. 253–257. В этом эссе Гинзбург приводит примеры тех интеллектуальных компромиссов, на которые вынужденно шли ученые, чтобы добиться публикации своих работ. Ученые включали в свои статьи и книги предписанные высказывания о вкладе Ленина в данную область исследований, иногда подогревая свое чувство внутренней независимости тем, что воздерживались от эпитета «гениальный». От административных органов зависело, сможет ли ученый занять ту или иную должность или заработать себе на пропитание. Соучастия в репрессиях (будь то соучастие в форме голосования, в форме публичных речей или в форме молчания) не избежал никто.

142

Гинзбург 2011. С. 429.