Теща. Виктор Улин

одна карточка есть, – спохватился он. – Я там перед отъездом из лагерной стенгазеты спионерил.

      Сказав это, он слегка покраснел.

      И я понял, женщина все-таки оставила у него вечное впечатление

      – Вот, смотри, – он оглянулся и быстро вынул из кармана криво оторванную фотографию довольно низкого качества.

      Я разглядел женщину.

      Точнее, тетку весьма преклонного, как мне показалось, возраста.

      С мелкой химической завивкой. С лицом неумным, ничего не выражающим, недобрым – пожалуй, даже злым; такие обычно бывают у учительниц младших классов.

      Сейчас я бы сказал, что такие героини в советское время заполняли художественные фильмы про каких-нибудь доблестных трактористок или девушек Метростроя.

      Тетка стояла перед расплывшейся в нерезком фокусе линейкой пионеров. В черном – так вышло на черно-белом снимке – галстуке и светлой рубашке, готовой       порваться на груди. Темная форменная юбка, как у всех пионерок, начиналась у пояса и почти сразу заканчивалась. Белые мощные бедра лоснились от гладкости, круглые коленки блестели. Но самым главным ощущением, пронзившим меня от снимка было острейшее сознание того, что всем этим богатством владел мой школьный друг Костя.

      –…Сосок у нее левый стоит, видишь? – тихо отметил он.

      Приглядевшись, я увидел, что на левой стороне груди белая ткань выперта шишечкой. Правая была плохо видна: тетка чуть повернулась к воспитанникам, готовясь отдать какую-то команду.

      Костя покраснел, и я уже не сомневался, что теперь эта карточка служит ему так же, как мне – фотопортрет безымянной матери новосибирского приятеля Валерки.

      – Слушай, а как это все вообще? – наконец спросил я.

      – Что «вообще»?

      – Ну… секс. Это в самом деле очень приятно?

      Я имел в виду, насколько приятней ощущать все реально, чем играть с самим собой. Костя, как всегда, меня понял.

      – Знаешь… – он ответил не сразу. – Тут сложно. Когда еще только готовишься, одна мысль уже приятна. Когда она разденется…

      При этих словах он покраснел еще сильнее.

      –…И ты тоже, но еще не начинаешь, то вот этот момент вообще самый приятный и есть. Когда ее грудь потрогаешь или еще что-нибудь, тут уже дуреешь на сто процентов. А когда начнешь… Этого словами не описать. Космос. Словно летишь и тебя нет самого и уже не будет. И это продолжается…

      – А сколько продолжается?

      – Не знаю. Минуту. Может две. А может, полминуты.

      – А дальше?

      – Дальше чем дальше, тем лучше. Но потом…

      Костя на секунду замолчал.

      –…Потом становится так противно, что еще не все, а уже хочется убежать и отмыться.

      Такого конца я не ожидал.

      – Неужели так в самом деле? – осторожно уточнил я.

      Мои представления о взрослой жизни как хрустальном замке удовольствий рушились.

      – Ну не знаю. Может, не всегда и не у всех. Меня-то она заставляла непрерывно сношаться…

      Я молчал, понимая новое для нашего лексикона слово.

      –…Нет, она неплохая женщина была