Белокурый. Король холмов. Илона Якимова

слова – видимо, он таки отдал Богу то, что называл душой.

      Но тотчас воспарить в триумфе у Хепбернов не получилось. Маршаллы, опешившие было от смерти главаря, пришли в себя на призывный вой Джоба и Джеймса, и рванулись вперед, как груда камней с обрыва. Они и не собирались отступать без мести. Патрик еще не успел пережить лихорадку одного боя, как мигом оказался в гуще следующего. Прямо на него мчался, вопя, младший из Маршаллов, а Белокурый не успевал и даги выставить навстречу. Бросающего, тем паче – самого броска, он не видел, но в пяти шагах от графа Джеймс рухнул замертво от метательного ножа, торчащего в левой глазнице. Вслед за тем длинный резкий свист Робби Эллиота стал сигналом к атаке, и его люди азартно кинулись на Маршаллов. Внезапно Патрик обнаружил себя снова отмахивающимся от десятка рук, тыкающих в него разнообразным железом. Но уже мгновение спустя волна откатилась, и вокруг него собралась свора Хермитейджа, тесным кольцом окружившая своего лэрда. Вдобавок поднажали Бинстонские и рубились уже впереди, догоняя быстроногих Эллиотов. Патрику уже не было нужды вести бой самому, он мог только рассеянно озираться в поисках противника, но кругом были только свои. Вдруг ему на плечи сзади легли ладони Йана МакГиллана:

      – Ваша милость… пойдемте? Вы уж все, что нужно, сделали…

      И тут только великий боец, грозный граф Босуэлл ощутил, что у него подгибаются ноги и дрожат колени – от слабости.

      Маршаллы бежали, но именно это и не устроило Белокурого, когда он чуть пришел в себя, хлебнул дядиной отравы из фляги, и вновь отдался в руки Йана на перелицовку и штопку ран. Бежали, самовольно ушли, хотя приказа к отходу им не было. Маршаллов следовало либо поглотить, либо уничтожить. Лучше бы поглотить, конечно. Но если они добровольно не явятся за его милостью, то останутся живым свидетельством неповиновения, сомнения в непреложности его власти…

      – Эллиот! – после того, как Роб пришел под штандарт Белой лошади, Патрик ни разу не назвал его «леди», ни в лицо, ни за глаза, и за это, больше, чем за все остальное, больше даже, чем за его ангельскую красу, был благодарен ему Роберт, сильно уставший от пещерных шуточек своих тупоголовых братьев.

      – Да, мой лэрд…

      – Сделаешь? Пошли гонца сказать им – я не буду мстить, если вернутся. Если же нет, то им не жить.

      – Я понял, лэрд. Насколько не жить?

      Долгую минуту смотрел молодой Босуэлл выше головы своего капитана и молчал, потом произнес:

      – Если нагонишь в дороге – известно насколько, а если уже на подворье… всех старше двенадцати лет. Но не старше семидесяти.

      – Я понял, лэрд, – эхом отозвался Робби и исчез.

      Ну вот, он сказал эти слова. От двенадцати до семидесяти. Это не по колено в крови, мои дорогие, это плыть и захлебнуться, как в Тайне, так, чтобы и русалки не нашли, глубоко. И неважно, что все будет сделано руками Эллиота. Это такое крещение в Лиддесдейле – не выкупавшись,