E=mc. Наталья Мар

хворает. Младенцы искусаны. Так ли?

      – Не так.

      – Молния в сосну бьёт.

      – Не видал.

      – И отчего пан Парамон-пономарь помер, не слыхал?

      – Не слыхал.

      – Так я… донесу царю, что сдаёт Угрим Подсеки-Коровин, – сощурился Алексеев. – Не знает помещик своей слободы.

      В бархатных занавесях на окне запуталась муха. Ж-ж-ж, тихо. Ж-ж, чпок. Ж-ж-ж-ж, тихо.

      – Крут, боярин. Годков-то тебе сколько буде?

      – На Успение двадцать осьмой пойдет.

      – Выкрутился. По батюшке, значит, Ефимов сын. А по матушке?

      Зашуршали на столе письма, захрустели свитки, посыпался с печатей сургуч.

      – Вот тут: Матушка Ефимья, урождённая Всеволожская. Сын Егорка… крещён в году семь тысяч сто семидесятом… – Гнусавил Угрим и тряс замшелой губой. – Ефимья-то, слыхал, смолоду была красавица писаная, сватался к ней царь Алексей Михайлович, да вдруг отрёкся. Люто горевали оба. И чтоб Ефимья после с кем повенчалась али жила бы с кем – упаси бог… А сынок – да вот же, передо мною. Ветром надуло? Тише, тише, не души ружьишко-то. Слушай дальше: в двадцать лет по указу царя сынок ейный отправлен вместе с отроками боярскими в… как там… «град аглицкий Луд на пять лет, дабы обучаться наукам и ремёслам европейским». О как. Родился Петруша – и Егорку с глаз долой. – Старик привстал, тяжело облокотясь на бумаги. – Уж не байстрюк ли ты покойного царя? А?

      – Ты по дряхлости-то не плутай, Угрим! Отвечай, будешь помогать?

      – Шиш. Слухи здешние не нравятся? Так может, другой слух пустить? Мол, не по совести выбрали молодца губным старостой, не по справедливости, а токмо по родству с государем. Эвона, как складно, так и до Касимова дойдёт! Нужны тебе кривотолки в разбойном приказе? Убирайся отсель и пса своего забирай, Треньку. Он один тут бес.

      Лохматый кобель, провожая Егора Ефимовича до ворот, остался в обиде: гость сам был зол, как пёс, и хитёр. На подходе к кудлатому он ухватил чернавку с бадейкой кипятка. Девка взвизгнула, когда рука Алексеева легла ей на локоток, но проскакала за молодцем до калитки. Пёс смутился, проводил бесстыжих грудным раскатистым рыком. Не кинулся: своя чернавка. Да и несподручно гавкать, ещё кипятком обольёт.

      – Мне теперь, Терентий, отсюда без разгадки нельзя уйти, – понял Алексеев.

      – Живёт здесь бабка одна богомерзкая, Огафья Лыткина, – подсказал Шпынь, потирая руки. – Пропади я пропадом, если она не ведьма.

      Отправились пешком, чтоб не на виду. Невдалеке у колодца хлопотала девица. Дул зябкий ветерок, девица накинула телогрею, да из-под кромки выглянул пушистый кончик косы. Ну, точно лисий хвост, пришло на ум Егору Ефимовичу.

      – Кто это у колодца, знаешь?

      Терентий сморщился:

      – Васька Пава. Нелюдимая, бесстыжая. К обедне через раз не ходит.

      – Ну, так через раз-то ходит, выходит, – улыбнулся Алексеев.

      – Выходит, ходит…

      Тем временем девица взялась за ведёрко.

      – Дай, красавица, подсоблю тебе! – крикнул Егор Ефимович.

      – А я тебе – что?

      – А