Апейрон. Denis Zakharov

по природе своей конечен, оттого и гниет в форме вальяжного наплевательства.

      Ц. Цареубийство, разграбленные ангары, пустые казармы. Блуждание по спиралям, стирающие тот ползунок, которым ты прежде так сладострастно кликал, которым ты легко и беззаботно передвигал по экрану своих переживаний.

      – На что намазываешь это масло?

      – Не понимаю, о чем ты.

      – Все, что говоришь, – отысканное на полках холодильника масло. Ты извлек, открыл, пустил острый нож в его тело, и вот масло на ноже. На что ты его намазываешь? Хлеб, печенье, хлебец? Иначе быстро растает, испарится, шмякнется на стол.

      – Хм…

      – Раз за разом ты пропускаешь нож в масло. Иногда большой кусок отрежешь, в другой день совсем крохотный, но, куда мажешь, вопросом не задаешься – не впрок масло расходуешь. Вкус его ты не знаешь, но аромат слышишь, вот слюна и течет, а желудок урчит и просит.

      – Верно чувствуешь и говоришь.

      – Ты не преуспеешь, пока хлеб не испечешь.

      – А он разве не испечен? Мне смерть и тебе смерть – смертные мы.

      – Мы здесь ни при чем и ни при ком. Смертные, бессмертные – это никак не касается ни масла, ни хлеба. Масло мажется, хлеб печется. Можем и ножом себя вообразить, да и он не мы.

      – Что же мы?

      – Слово.

      – Что это значит?

      – А ты загугли.

      – «Слово – единица речи, служащая для выражения отдельного понятия».

      – Ты и есть единица речи, то есть жизни, служащая для выражения отдельного понятия жизни.

      – Предназначение?

      – Предназначение – это путь, который можешь пройти, – функция. А ты переменная.

      – Переменная?

      – Да.

      – А если всё не так?

      – Точно не так. И это тоже важно понять. Потому что, если хочешь, чтобы было так, то оно должно быть не так.

      Глава 2

      Страх – еще один повод идти вперед?

      Пропасть оказалась гораздо глубже, чем виднелась из мангровых зарослей, по которым я в панике прорывался к спасительной кромке обрыва последние несколько часов своего странного путешествия. Другого выхода не было. Шум ломающихся с треском кустов приближался, искажая мой единственный вариант спастись. Вот она, та кромка обрыва, что я успел заметить сквозь заросли сжимающих меня джунглей. Впервые за жизнь я обнаружил себя перед лицом реальной опасности, когда необходимо спуститься по канату – на глаз почти километр – вниз по обрывистому камню.

      «Камю!» Я улыбнулся, неуместно вспомнив, что именно так называла племянница насыпанный возле дома щебень. Она не могла выговорить слово «щебень», поэтому пыталась выговорить слово «камень».

      «Камю! Альберт Камю!» – улыбка шаркнула по лицу.

      Ведь он полагал единственным средством борьбы с абсурдом признание его данности, а я находился уж в больно абсурдной ситуации. Проделав длительный тяжелый путь, я оказался в ситуации погони, где я был бегущей в панике жертвой. Бессмыслица. В «Мифе о Сизифе» Камю писал,