Мы останемся. Наталья Касаткина

испытывает ко мне особую нежность. Вторую соседку зовут Алевтина и она куда менее разговорчива.

      Тщательное обследование органов брюшной полости – все, что может предложить мне данная больница. Изучение селезенки и поджелудочный железы, к сожалению, не лечит токсикоз, мое состояние остается «стабильно тяжелым».

      Ближе к вечеру в коридоре слышится плач девушки. Алла поспешно встает с кровати и бежит закрыть дверь в палату, заметив в моих глазах любопытство, она садится рядом и поворачивает мою голову к окну.

      – Нечего тебе там смотреть, – приговаривает она, – ничего там интересного нет!

      – Ну, ведь там же… – я не успеваю договорить.

      – И жалеть никого не надо. У них все хорошо будет, ты о себе думать должна!

      Думать о себе не получается. Я прекрасно понимаю, за стенкой рыдает женщина, потерявшая ребенка.

      Вообще, это отдельный вид варварства: класть в одну палату женщину на сохранении, только что совершившую аборт и убитую горем несостоявшуюся маму. В наших больницах это не редкость и не чудовищная неизбежность вызванная, к примеру, нехваткой койко-мест. В наших медицинских учреждениях этих женщин даже не пытаются разделить по «интересам», а порой кажется, что это игра такая «собери всех персонажей …»

      Через несколько часов Алла и Аля отправляются домой, их перевели на дневной стационар, а это значит, что ночью я буду в палате абсолютно одна. Закутавшись в одеяло с головой, я обнимаю плюшевого медведя и начинаю реветь. Я плачу от жалости к не родившемуся малышу, от страха потерять собственного, от усталости и одиночества. Этой ночью я не сплю, я шатаюсь по коридорам больницы в поисках медсестры, а когда нахожу, слушаю откровенное хамство и недовольство в свой адрес. В отличие от меня младший медперсонал больницы по ночам спит очень крепко и изменять своей традиции сегодня, разумеется, не собирается. Посланная обратно в палату с градусником под мышкой и разбитой в хлам самооценкой, я сажусь на кровать и чувствую озноб. Через полчаса я все-таки решаюсь вернуть градусник вновь уснувшей дежурной. Та с ужасом смотрит на меня и наконец, понимает – мое состояние ухудшается на глазах, надо будить врача. Немолодой дядька, причмокивая, записывает в журнал набежавшую температуру, измеряет давление, что-то слушает и пытается прощупать пульс – никаких отклонений в работе организма все вышеуказанные приборы и манипуляции с моим телом выявить не позволяют. Меня укладывают на кровать с четкой рекомендацией – ровно-преровно дышать и не нервничать. Я доживаю до утра.

      Первой в палате появляется Алла. Она кладет мою голову к себе на колени и гладит меня по волосам. В ее глазах слезы, она называет меня доченькой, солнышком, обещает, что все будет хорошо. Мне правда становится хорошо и спокойно, я почти засыпаю. В это момент в помещение входят заведующая отделением и моя настоящая мама. Пожилая, но на удивление сообразительная женщина, наконец, понимает, мне нужны Феназепам и нормальное человеческое отношение. В условиях этой больницы мне