Саламбо. Гюстав Флобер

выемке между двумя вершинами по другую сторону залива. Под луной светилась небольшая звездочка, окруженная бледным сиянием.

      Саламбо продолжала:

      – Но ты и страшна, владычица! Это ты создаешь чудовища, страшные призраки, обманчивые сны. Глаза твои пожирают камни зданий, и обезьяны болеют при каждом твоем обновлении.

      Куда ты идешь? Зачем постоянно меняешь свой образ? То, изогнутая и тонкая, ты скользишь в пространстве, точно галера без снастей, то кажешься среди звезд пастухом, стерегущим стадо. Сияющая и круглая, ты катишься по вершинам гор, точно колесо колесницы.

      О Танит! Ведь ты меня любишь, я знаю! Я так неустанно гляжу на тебя! Но нет! Ты носишься по лазури, а я остаюсь на неподвижной земле…

      Таанах, возьми небал и тихо сыграй что-нибудь на серебряной струне, ибо сердце мое печально!

      Рабыня взяла в руки инструмент из черного дерева, вроде арфы, но выше ее, треугольной формы.

      Глухие и быстрые звуки чередовались, как жужжание пчел, и, нарастая, улетали в ночной мрак вместе с жалобной песнью волн и колыханием больших деревьев на верху Акрополя.

      – Перестань! – воскликнула Саламбо.

      – Что с тобой, госпожа? Каждое дуновение ветра, каждое облачко на небе – все тебя тревожит и волнует.

      – Не знаю, – сказала Саламбо.

      – Ты утомляешь себя слишком долгими молитвами!

      – О Таанах, я хотела бы раствориться в молитве, как цветок в вине!

      – Может быть, дым курений вреден тебе?

      – Нет, – сказала Саламбо, – в благовониях обитает дух богов.

      Рабыня заговорила об отце Саламбо. Думали, что он уехал в страну янтаря, за Мелькартовы столпы.

      – Но если он не вернется, – сказала она, – тебе придется – такова его воля – избрать себе супруга среди сыновей старейшин, и печаль твоя пройдет в объятиях мужа.

      – Почему? – спросила девушка.

      Все мужчины, которых она видела до сих пор, внушали ей ужас своим животным смехом и грубым телом.

      – Иногда, Таанах, из глубины моего существа поднимаются горячие вихри, более тяжелые, чем дыхание вулкана. Меня зовут какие-то голоса. Огненный шар клубится в моей груди и подступает к горлу, он душит меня, и мне кажется, что я умираю. А потом что-то сладостное, пронизывающее меня от чела до пят, пробегает по всему моему телу… Меня обволакивает какая-то ласка, и я изнемогаю, точно надо мной распростерся бог. О, как бы я хотела изойти в ночном тумане, в струях ручья, в древесном соке, покинуть свое тело, быть лишь дыханием, лучом скользить и подняться к тебе, о мать!

      Она высоко воздела руки, вся выпрямившись, бледная и легкая, как луна, в своей белой одежде. Потом снова опустилась на ложе из слоновой кости, с трудом переводя дыхание. Таанах надела ей на шею янтарное ожерелье с дельфиновыми клыками, которое рассеивало страхи, и Саламбо сказала почти угасшим голосом:

      – Пойди позови Шагабарима.

      Отец Саламбо не желал, чтобы она вступила в коллегию жриц или даже знала, каково народное