Дикий цветок. Наоми Френкель

детка!»

      «Не хочешь мне рассказать об Элимелехе?»

      «Хочу».

      «Почему его выгнали из кибуца?»

      «Он отличался от всех».

      «Из-за этого?»

      «Из-за этого и я убежал в ту ночь, когда все вокруг ныло, выло и стонало, младенцы, шакалы, собаки. Четырех щенков родила худая сука. Не было еды для людей, где найти ее для собаки и ее щенков. Голодные, они выли, разбудив голубей в зарослях, и те тоже подали голоса, и ночь всполошилась мычанием коров, кудахтаньем кур, завыванием собак. На востоке уже возникла светлая полоса, и я стоял среди всего этого воя, глядя на кибуц, и думал: что здесь происходит? Что весь этот шум и вой – утренняя молитва или просто шум грубого скота?»

      «И тогда ты замкнулся в себе?»

      «Нет, детка. Тогда пришла Голда».

      «Голда!»

      «Голда. Чего ты так удивляешься? Она работала на пасеке. Как раз в это время пчелиная матка отложила яйца, и нуждалась в подкреплении ко времени приближающегося цветения. Я пошел помочь Голде. Поднял крышку улья, налил из бутыли в корытце жидкий сахар. Я не мог доказать свои добрые намерения даже пчелам».

      «И Голде тоже?»

      «Но я же говорю о пчелах. Эти дуры подозревали меня в плохих намерениях, злились и шумели».

      «Что ты сделал Голде, дядя Соломон?»

      «Что ты так упрямишься с Голдой, детка? Я говорю о пчелах, которые, в конце концов, поняли меня, кружились вокруг корытца, и их жужжание показывало, что происходит в улье. Молодая матка откладывает яйца».

      «Голда была тогда молодой девушкой?»

      «Опять Голда. Все мы были молодыми, и пчелы тоже. Постаревшая матка яиц не кладет, пчелы молчат. Никакого жужжания. Но в ту мою ночь…»

      «В твою ночь с Голдой».

      «Если ты так хочешь, в ту мою ночь с Голдой, пчелы не молчали. Они шумели и волновались, и волновалось мое сердце. Занялась заря, гора нахмурилась, кладя тень даже на восходящее солнце. И я, и Элимелех – никак не могли смириться с восходом солнца над нашей лысой горой. Всегда нам снилось, что солнце на земле Израиля всегда восходит над водами Иордана, сея свои лучи по всей стране. Это была наша мечта еще там, в далекой Польше».

      «Большими мечтателями вы были».

      «Да, большими мечтателями».

      «Чудесно было вам»

      «Какое там чудесно? Чего стоили мои мечты без Элимелеха?»

      «Но ты же был с Голдой?»

      «Может, оставишь уже в покое Голду? Она закончила свою работу, а я – свою, и ходил по двору кибуца, как потерянная душа. В читальном зале горела керосиновая лампа. На фоне зари барак этот казался старой синагогой, в которой сидят молящиеся. На миг показалось мне, что среди них сидит Элимелех. Ворвался я в барак, а там – ни молящихся, ни Элимелеха. Погасил я лампу, и сбежал».

      «От чего ты сбежал?»

      «Сбежал. Просто был пролом в заборе рядом с бараком, я и протиснулся в него. Бежал в поисках Элимелеха, и не нашел его».

      По голосу чувствовалось, что Соломона охватила тоска по давно потерянному другу. Адас опустила голову, отняла