Связанный гнев. Павел Северный

по приказу графа горнозаводскому делу в чужой стороне. По характеру был с душевной струной к подневольным людям. Понимал. Сам опреж[6] вольности натирал мозоли на шее крепостным хомутом. Жил бобылем, да и здоровьем был не шибко крепок. Очки носил с двумя стеклами, потому, видать, что со всякими книжками инда в постели не разлучался. Увидал меня и приказал быть подле него. Присматривать за порядком в доме. Прожил я эдак с ним восемь лет… – Савелий, задумавшись, замолчал. Встал, подойдя к рукомойнику, помыл руки, а вытирая их полотенцем, продолжил разговор: – В год, когда воля вышла, управителя хозяева позвали в Петербург. Прощаясь со мной, отдарил он меня двумястами рублей. Батюшка на них арендовал у завода эту поляну, и поставили мы заимку. Сперва она была не такой, как сейчас. Тут семейным стал. К охоте пристрастился. Хозяйка мне дельная досталась. Да только вроде по моей вине ране времени померла. А как вышло… – Рассказывая, Савелий налил в самовар воды, разжег его и поставил кипятиться. – А вышло такое дело. Оплошал я зимой на охоте. Медведь-шатун подмял меня под себя да когтем вырвал левый глаз. Супруга моя с горя по моему глазу ужасти как убивалась и нажила головную болезнь. И, царство ей небесное, оставила меня вдовцом на пятьдесят восьмом году.

      – Детей не было?

      – Рождались, да только малолетками помирали. Удушие на них нападало. Стало быть, Макарий Осипыч, ты у нас по первости? И все же, сдается мне, что тебя золотишко сюда заманило.

      – Сказал, что послан хозяином торговое дело понюхать.

      – Врешь! Обозначаешь себя приказчиком, а по рукам ты вовсе рабочий.

      – На мельнице начинал приказчичью должность. Мешки таскал.

      – Пальцы у тебя натружены. От мешков ладонь раздается, у тебя в пальцах ремесло.

      – Острый у вас глаз.

      – Потому один за два высматривает. – Савелий не торопясь поставил на стол посуду, вазочки с медом и кусковым сахаром. Нарезал большими ломтями ржаной хлеб от каравая. – Так скажу, Макар Осипыч, и соврать мне Захарыч не дозволит, ежели обозначился на Камне с добрыми помыслами, то всегда найдешь осередь нас крышу и кусок хлеба. Камень он камень и есть. Народишко на нем живет особый по характеру. Если ты к человеку лицом, то и он тебе спиной не обернется. С кулаком к нему сунешься, сдачи даст по-доброму. А главное, наш народ хвастунов не жалует, у коих своего разума нет, а трясут языком с чужого наущения.

      Наставления Савелия прервали донесшиеся с воли крики и ругань. Визгливый голос требовал немедля открыть ворота. Савелий прислушавшись, проворчал:

      – Расхайлался. Пойти узнать, кто это злобу на мороз выплескивает?

      Но Савелий не успел дойти до двери, как она распахнулась, и в избу вбежал молодой парень.

      – Кто орет? – спросил его Савелий.

      – Хозяин, конные фараоны пожаловали. Пустить велят.

      – Пойдем.

      Савелий и парень ушли. Бородкин заметил, как торопливо встал из-за стола Макаров. Достал из грудного кармана сюртука маленький сверток и хотел сунуть его за иконы.

      – Опасно, Иннокентий Захарович. Давайте

6

Опереж – против.