Разбитое зеркало (сборник). Валерий Поволяев

с Тихоновым сержант Стренадько выругался и, отвернув голову в сторону, сплюнул, – чтобы мозги свои просушили.

      – Бесполезно, этим людям уже ничего не поможет, даже могила. Они и на том свете будут убивать беззащитных – порода такая.

      – И вывел же кто-то эту породу…

      – Кто вывел – известно.

      – Пора идти, товарищ лейтенант.

      – Рано еще. «Мессеры» скоро вернутся.

      – Разведка доложила, товарищ лейтенант?

      – Да повидал кое-чего на фронте, – Тихонов усмехнулся невесело, – если бы не видел сам, то, наверное, и не знал бы.

      Он оказался прав. Минут через десять «мессеры» с желтыми, испачканными маслом фюзеляжами, дребезжа, на высокой скорости пронеслись над измятой танковыми траками местностью, километра через три, прежде чем обратиться в шустрых небольших стрекоз, свернули налево и удалились в сторону Волги.

      Сделалось тихо, ничего не стало слышно, даже глухой, не прекращающейся на востоке глухой канонады – там немцы пытались пробиться к Волге, да из попыток их ничего не получалось, всякий раз пролетали мимо, словно пара грязных чертенячьих кошелок над церковью.

      – Мда-а, – горько протянул Тихонов. – Четыре самолета на двух полубезоружных солдат… Это какие же мозги должны иметь летчики? Что у них в черепушках?

      – Плохо проваренная каша. Шрапнелью называется, – угрюмо пробурчал Стренадько. – Причем заправлены черепа такой шрапнелью, что ее никакая камнедробилка не возьмет.

      – Если закачать жидкую перловку, то тоже ничего хорошего не получится. Ну, все, пошли дальше.

      – Скорее бы добраться до наших, – вздохнул с зажатой тоской Стренадько, – своих увидеть очень хочется. Надоели фашистские рожи.

      Двинулись дальше.

      Следующую полосу земли, бывшую до войны пшеничным полем, донельзя измятую гусеницами, также перегородили танки, идущие к Сталинграду. Серые, покрытые неряшливой лохматой шкурой пыли, с грязными солдатами, похожими на марсиан, – к запеченным физиономиям у них были припечатаны большие очки-консервы, не пропускавшие не только пыли, но и, наверное, солнца, танки грохотали так, что у лейтенанта начали болеть зубы. Солдаты безбоязненно горланили, палили из автоматов во все живое, что попадалось на глаза, ни одна ворона не могла прошмыгнуть мимо, швырялись пустыми консервными банками и стекляшками из-под пива.

      Снова пришлось залечь. Место подвернулось удачное – такое, что ни сверху, ни сбоку, ни сзади нельзя было подобраться незаметно… Балка. Даже расставив глаза врастопыр, с обзором в триста шестьдесят градусов, – и то нельзя было накрыть группу, используя фактор внезапности. Хотелось есть.

      Пошарив пальцами по земле, Тихонов отщипнул ногтями у корня один нарядный ярко-красный стебелек, еще не превращенный солнцем в жесткий одеревяневший хвост.

      – Вот этот корм можно есть, – сказал он, обтер стебелек пальцами, откусил макушку. – Вкуса особого нет, но ощущение голода задавить можно, – быстро