Люда Влассовская. Лидия Чарская

Неужели хоть на минуту могла она подумать, что я «продам» мою Марусю за противные закуски и отвратительные речи «по душе»? Никогда, никогда в жизни, mademoiselle Арно, запомните это! Людмила Влассовская не была и не будет изменницей…

      – Что ты делала в «дупле»? Что тебе говорил Пугач? – послышались расспросы моих подруг, лишь только я снова очутилась в дортуаре.

      Но я не отвечала им ни слова, а стремительно кинулась к постели Запольской.

      Маруся сидела на ней скорчившись, поджав под себя ноги по-турецки. В одной руке она держала карандаш, а другой размахивала по воздуху клочком бумаги и что-то быстро-быстро шептала.

      Я поняла, что Маруся «сочиняла» и что на нее напал один из ее порывов вдохновения. Ее алый ротик улыбался, а в глазах, там, за этими яркими искорками, в самой глубине блестящих зрачков, горело и переливалось что-то. Рыжие кудри спутанными прядями падали на грудь, и все ее разом побледневшее личико светилось теперь каким-то внутренним светом.

      – Маруся! Маруся! Золото мое! – бросилась я к ней в неудержимом порыве. – Знаешь ли, что проповедовала Арно?!

      Но она была теперь далека и от Арно, и от ее проповедей, и даже от меня самой, ее лучшей, самой дорогой подруги.

      – Не мешай, Галочка, – шепотом произнесла она, – я пишу стихи… Помнишь мой сон, Люда? Цветы… Нерон… песни… Я облеку этот сон в поэзию… Чикунина своим пением вдохновила меня! Мне всегда хочется писать, когда я слышу песни, музыку… Не мешай, Люда, постой… как это? Ах, да…

      И вот он встал, властитель Рима,

      Он лютню взял и подал знак…

      Пред ним, бледна и недвижима… —

      продекламировала с пафосом Маруся и вдруг, неожиданно сорвавшись с места, кинулась со всех ног к Додо Муравьевой, крича во все горло:

      – Душка Додоша, дай рифму на «знак», ты так много читаешь!

      – «Дурак»! – неожиданно выпалила Бельская, всегда скептически относившаяся к таланту Краснушки.

      – Ты сама дура, Белка, и в тебе нет ни на волос ни поэзии, ни чувства!

      И Маруся, с тем же блуждающим взглядом, снова метнулась к своей постели.

      – Mesdam'очки, какие мы все талантливые! – восторженно взывала Миля Корбина, вскарабкавшись на ночной столик: – Валя Чикунина – певица, Краснушка – поэт… Зот картины пишет… Вольская – музыкантша… Ах, mesdam'очки, поцелуемтесь, пожалуйста! – заключила она неожиданно.

      – Mesdames, couchez vous![14] – произнесла Арно, снова появляясь на пороге. – Корбина, слезайте сейчас же со шкапчика. Вы, верно, привыкли лазить с мальчишками по забору у себя дома.

      – У-у, противная, – поворачиваясь спиной к Пугачу, протянула Корбина, – не смеет домом попрекать!.. Анна, Анна, а твоя новость? – увидя проходившую с полотенцем через плечо Анну, бросилась она к ней.

      – После спуска газа, – шепнула звонким шепотом та, – mesdam'очки, соберитесь все на моей постели после спуска газа!

      Дортуарная девушка Акулина подставила табуретку под висящие под потолком газовые рожки и уменьшила в них свет.

      Дортуар тонул в полумраке. Краснушка, прерванная на полустрочке своего писания, со злостью

14

Ложитесь спать!