Не дом, а игрушечка. Александр Вельтман

свою храбрую молодость, он знал, что девушка в 15 лет как кудель: стоит только бросить огненный взор – и загорелась. Не доверяя и глазу старой няни, он без себя не стал отпускать Сашеньку даже в церковь. Напрасно няня представляла ему, что это великий грех. – Когда ж вы соберетесь-то сами? – говорила она ему.

      – А вот… погода будет получше… поедет в соборы… в соборы поедем… покуда дома помолится… все равно…

      – Нет, не все равно! грех!

      – Ну, ну, ну, ты дура… По-вашему, не грех женихов выглядывать!..

      – Что ж такое? А по-вашему как? По-нашему, дай бы бог, чтобы нашелся женишок Александре Васильевне, – отвечала няня с сердцем.

      Старик пришел в ужас.

      – Молчи!., дура!.. Я прогоню тебя! – вскричал он. – Видишь, что говорит!., научит еще ребенка под окном сидеть, напоказ!., окон на улицу у меня ни под каким видом не отворять!., слышишь? а не то заколочу! Я тебя заколочу и окна заколочу!

      – Слава тебе господи, дослужилась до доброго слова! – проговорила няня, залившись слезами.

      Тревожное опасение за внучку день ото дня увеличивалось.

      Только и думы у старика: как бы скрыть свое сокровище от обаяния какого-нибудь чародея.

      «Где-ж усмотришь за девочкой, – думал он, – выглянет на улицу – и беда! Вон, эво, так и шныряют проклятые ястребы – нет ли в окне добычи».

      Подозрительный глаз старика так и преследовал всех молодых людей, проходящих по улице. Как на зло ему, большая часть останавливалась, чтоб посмотреть на два старинных домика. В самом деле, после 12-го года они одни красовались посреди пожарища и казались такими завидными для всех погоревших, что, проходя мимо, каждый останавливался и восклицал: «Смотри пожалуй, кругом все обгорело, а эти чертовы избушки стоят себе как будто бы ни в чем не бывало!.. Ей-богу, на удивление!»

      Но вскоре все соседство как будто разбогатело после пожара – вместо деревянных домов выстроило себе каменные палаты, и снова все прохожие, вместо умилительного взгляда на почтенную древность, восклицали: «Смотри пожалуй, две чертовы избушки втесались между каменных палат! Ей-богу, на удивление!»

      Эти остановки проходящих и любопытство взглянуть на обросшие зеленым мохом домики мнительный старик понимал по-своему.

      – Ох, эти мне, – бормотал он про себя, – глазом не видят, так чутьем слышат.

      Долго придумывая, как бы охранить внучку от соблазна, старик наконец ухитрился.

      – Постой, погоди, молодцы, – сказал он, – я вас проведу мимо двора щей хлебать!..

      И тотчас же, несмотря ни на горе покорной внучки, ни на слезы и ропот ее няни, приказал обстричь под гребешок прекрасные волосы Сашеньки. Потом велел Борису вынуть из сундука все старое платье и принести к себе.

      Притащив груду рухляди, Борис, кряхтя, сложил ее перед стариком и, казалось, начал приподнимать по очереди слежавшиеся дружно тени нескольких поколений огромного некогда семейства. Память о далеком прошедшем ожила перед двумя стариками, но барин думал о своем.

      – Тут должна быть курточка Кононушки! – сказал он.

      – Где ж тут курточка? – отвечал Борис, перебирая и рассматривая