Песнь Ахилла. Мадлен Миллер

молчал. С минуту он разглядывал меня.

      – Отец хочет наказать тебя.

      Мы оба понимали, что это значит. Наказания всегда были телесными и, как правило, публичными. Царского сына, конечно, никто не станет пороть, но я больше не был царским сыном.

      – Ты не болен, – сказал он.

      – Нет, – тупо ответил я.

      – Тогда это не оправдание.

      – Чему?

      Я так испугался, что перестал его понимать.

      – Не оправдание тому, что тебя не было на тренировках. – Он говорил очень терпеливо. – Чтобы тебя не наказали. Что ты скажешь?

      – Не знаю.

      – Что-то сказать нужно.

      От его настойчивости я вспылил.

      – Это ведь ты царский сын, – огрызнулся я.

      Он удивился. Склонил голову набок, будто любопытная птица.

      – И что?

      – Вот и поговори со своим отцом, скажи, что я был с тобой. Это оправдание придется ему по вкусу.

      Сказал я это куда увереннее, чем подумал. Заступись я перед отцом за какого-нибудь мальчишку, того высекли бы просто назло мне. Но я не был Ахиллом.

      Легкая морщинка пролегла меж его бровей.

      – Я не люблю лгать, – сказал он.

      Такие проявления невинности мальчишки обычно вытравляют из тебя насмешками; даже если ты и вправду так думал, говорить это вслух было нельзя.

      – Тогда возьми меня с собой на занятия, – сказал я. – И не солжешь.

      Он вскинул брови, оглядел меня. Замер – я и не думал, что люди могут стоять так неподвижно, уняв все, кроме дыхания и сердцебиения, – будто лань, что прислушивается к звуку охотничьего лука. Я понял, что и сам затаил дыхание.

      Что-то переменилось в его лице. Решение принято.

      – Идем, – сказал он.

      – Куда? – настороженно спросил я: как знать, вдруг теперь меня накажут еще и за то, что я предложил ему солгать.

      – Со мной, учиться играть на лире. Тогда, как ты и сказал, я не солгу. А потом мы поговорим с отцом.

      – Прямо сейчас?

      – Да. А что такого?

      Он с любопытством глядел на меня. Что такого?

      Я встал, тело заныло – я слишком долго просидел на холодном каменном полу. В груди у меня трепыхалось чувство, которому я никак не мог отыскать названия. Облегчение, тревога, надежда – все сразу.

      Мы молча шли по извилистым коридорам, пока не добрались наконец до маленькой комнаты, где не было ничего, кроме сундука и пары низеньких табуретов. Ахилл жестом велел мне садиться. Сиденье для музыкантов. Кожа туго натянута на нехитрый деревянный каркас. Я видел такие только у аэдов, которые – впрочем, нечасто – забредали к нам во дворец и исполняли песни у отцовского очага.

      Ахилл открыл сундук. Вытащил лиру, протянул мне.

      – Я не умею на ней играть, – сказал я ему.

      Он удивленно наморщил лоб:

      – Совсем?

      Странно, но отчего-то именно перед ним мне не хотелось ударить в грязь лицом.

      – Отец не любил музыку.

      – И?.. Твоего отца здесь нет.

      Я взял лиру. Она была гладкой, прохладной на ощупь. Я провел