Почтальон vs Редактор. Муханов

поднимался или его поднимали, вытирали ему кровь и пот с лица мокрой засаленной тряпкой, и все начиналось вновь.

      Приход Йориха, несмотря на то, что Соболев так и не понял, зачем это все было, дал ему лишь небольшую передышку. Как только немец вышел из избы и тарахтенье его мотоцикла затихло вдали, двое тех самых селян вновь, подхватив его под руки, поставили перед занявшей за столом место немца Киртичук. «Тварь!» – процедила она. «Ты сука будешь говорить или будешь молчать?» Удар по рёбрам пришёл одновременно с двух сторон, выбил моментально только что восстановившееся дыхание, и Женька, кашляя от боли, вновь повалился на пол. «Поднять его, поднять!», – орала эсэсовка. «Ты, мразь, о чем он говорил, какие это были голоса?» Все опять заволокло туманом, его сознание как будто отключилось, ещё один прямой удар в лицо почти выбил из него дух. Он ещё раз слабо помотал головой, пытаясь хоть как-то восстановить прерывающееся, пульсирующее кровавыми сгустками дыхание. «Молчи, держись …», – пришёл в мозг голос, и сразу оборвался, ибо прямой удар кованым сапогом в грудину ещё раз бросил его назад, он ударился головой о лавку и все в глазах вдруг стало ярко-кровавым….

      «А можа, он вообще нимой?» – протянул один из детин-полицаев, переворачивая бессознательное тело Соболева, скрюченно лежащее на дощатом полу. «Идиотина!» – заорала в ответ Киртичук. «Как бы его немого за самолёт посадили? В погреб его, к тому танкисту, допросим ещё раз завтра, как очухается, гадина!» И смачно сплюнув на пол, она потянулась за стоящей в углу матово-зеленой бутылью с самогоном.

      Им не пришло в голову полностью его обыскать, и поэтому никто не мог заметить листок старой смятой бумаги, который Соболев практически неосознанно спрятал под рваную гимнастерку в самый момент начала того авианалета у церквушки.

      1812-й, Алексей Берестов

      Берестов не пошёл далеко навстречу мюратову парламентеру. Желая дать Неверовскому лишние минуты для отхода на неудобную для вражеской кавалерии позиции, он, как и раньше, тяжело воткнул окровавленную саблю в глинистую землю, и остановился, держась за эфес и осматривая все вокруг. То тут, то там, в мятой траве мелькали яркие пятна и шевелились тела: синие, зеленые, чёрные, алые. Везде валялись щепы, разбитые палаши и штыки, глухо и где-то далеко стонали раненые, хрипели умирающие кони. Как ему это было знакомо, сколько раз за последние годы он озирал поле боя, на которое его забрасывал незримый глас! Но теперь его била и шатала лихорадка от сабельной раны на плече, нестерпимо грызла боль от сломанной правой руки, пот лез в глаза, разум начинал холодеть. «Думай!», – приказал он себе, «Вот перед тобой враг, с которым ты раньше не сталкивался, такой же, как ты и одновременно чуждый тебе! Ты должен задержать его, больше ничего не надо. Хотя бы ещё час. Господи, дай мне этот час!» Он завистливо глянул в уже начинающие темнеть перед скорым дождем небеса, быстро, наспех, трижды перекрестился, и обратил взор на французского кавалериста. Тот был уже рядом, в сияющем