заводу. Уже тогда открылась настоящая, но неведомая нам, охота за Догматом. И сквозь эти тернии, сплошной стеной вставшие на пути, генералам приходилось пробираться вдвоем. В сущности, физическая опасность генералам не грозила по тому обстоятельству, что прикрывал их бронированный купол – то была информация о Догмате. Дело в том, что в далекие девяностые годы в Москве и ближайшем Подмосковье насчитывалось около сотни ведомств, и в каждом из них с одинаковой долей вероятности мог находиться Догмат. Поэтому у людей, столь настойчиво интересовавшихся кожаной папкой, был единственный способ ее получить – через генералов. Да, генеральский купол был бронированным, но вместе с тем он оставался прозрачен, как родниковая вода из алтайских ключей. Из-за непрекращающейся слежки, генералы не могли свободно ступить и шагу. Поэтому и говорить о том, что у них не было ни единой возможности беспрепятственно забрать Догмат из НИИ не приходится. Но в целом, слежка генералов не смущала и в замешательство не вводила: к психологическому давлению они были невосприимчивы, а их острому уму чуждо было страждущее состояние. Вместе с тем, генералы знали, что помощи ждать не стоит, поскольку ползет она медленно – в особенности, если к ней призвать – и в самом деле до конца неизвестно с какими намерениями она прибудет. Они до последнего вздоха выставляли смерть на смех, не признавая ее величия над собой. И если бы у смерти имелись щеки, способные краснеть – они непременно залились униженной краской смущения от выказываемого генералами презрения в ее сторону. Поэтому следует отдать должное и тому мужеству, и тому терпению, и той стойкости, и выносливости, и отваги и всем прочим лучшим качествам, что верно сопутствовали генералам в последние дни их жизни, тем славным качествам, которые сложно отыскать в нынешнем порядочном человеке.
Квартирный звонок защебетал соловьиным пением. Я выходил из туалета, и от неожиданности открыл входную дверь, не посмотрев в глазок. Подняв голову, я увидел перед собой человека, тревожно разглаживающего закрученные усы. Это был Феликс.
– Добгое утго! Кто-то помег у вас. Елочки лежат у подъезда, вонь невыносимая в подъезде… Ты один?
– Помер. Один. За-за-заходи… – протянул я, пытаясь скрыть свою неловкость.
Пока Феликс разувался, я бросился в комнату, накинул кухонное полотенце на стопку с водкой, прикрытую подсохшим куском черного хлеба, и сконфуженно встал в дверях комнаты, так робко, будто бы это я пришел в гости, с намерением попросить денег в долг. Феликс прошел в комнату, опустился в глубокое кресло, вытянул ноги и скрестил их. Ступни Феликса подергивались, выдавая его озадаченность. Казалось, он не замечал ничего вокруг, и прикрывать стопку с водкой так скоро не было никакой надобности: он не смотрел по сторонам.
– Все скверно, все очень скверно! – он постучал по подлокотнику кресла
