Пандемониум. Дмитрий Владимирович Потехин

отложил перо и внимательно поглядел в глаза Евгения с тем же видом, с каким рыбак смотрит на дергающийся в воде поплавок.

      – Итак… могу ли я предположить, что ваша тревога – это фактически страх перед жизнью?

      Евгений неуверенно вздохнул и всплеснул руками.

      – И этот страх имеет три основных источника. Первый, – доктор загнул палец. – Вам кажется, что окружающая реальность слишком абсурдна, чтобы быть реальной. Вы недоумеваете, почему существует такое явление, как смерть, как с ним вообще можно мириться и почему все мирятся. Вы не можете понять, как человек, способный мыслить и творить великие вещи, умирает подобно самому ничтожному насекомому, и почему какая-то безмозглая рыба, плавающая в океане, проживет дольше нас с вами. Сама идея того, что земля под вашими ногами – это огромный шар, вертящийся в бесконечном космическом пространстве, вызывает у вас оторопь. Ведь с точки зрения вашего жизненного опыта это абсурд.

      Евгений кивнул.

      – Далее, – доктор загнул второй палец. – Вам не дает покоя мысль, что, существуя в абсурдной вселенной, вы еще к тому же ухитрились родиться в самой абсурдной и трагичной стране, напоминающей, как вы выразились, огромный Бедлам. Причем вы родились в эпоху, когда на плечи этой страны одно за другим ложатся тяжкие испытания.

      – Не только моей страны, – смущенно проговорил Евгений. – Я отдаю себе отчет, как сильно сейчас страдает ваш народ и вся Европа.

      – О да… – доктор закивал, скорбно прикрыв свои лучезарные глаза. – Это омерзительная война! Я бы назвал ее позором белой половины человечества. Но, тем не менее, вы верите, что ваша страна (я ее тоже с некоторых пор считаю своей) стоит на пороге чего-то несравнимо более страшного, чем все ужасы, которые могут выпасть на долю Британии или, например, Германии.

      – Да.

      – Признаться, я не разделяю вашего пессимизма, – внезапно заявил доктор.

      – Не разделяете?

      – Совершенно, – Беннетт мудро улыбнулся, и в его взгляде впервые блеснул бодрый цинизм. – Русский народ очень юн. Тем не менее я чувствую, что именно эта война станет решающей ступенью в его взрослении. То, что отбрасывает Европу назад, вероятно поможет России пройти мучительный рубеж своего психологического развития.

      «Неужели славянофил?» – с удивлением подумал Евгений. – «Или притворяется…»

      – В либеральном журнале, где вы работаете, вам приходится слышать противоположное, верно?

      – Абсолютно.

      – Я понимаю вас. С одной стороны, дикое стадо патриотов, у которого тяга к разрушению и убийству давно вытеснила все светлые чувства к родине, с другой – люди, чье отношение с собственной стране, как повелось в России, колеблется между равнодушием и почти что ненавистью. И те, и другие кажутся вам чудовищами, съедающими нацию с двух концов.

      – Я привык к этому, – в который раз вздохнул Евгений, пожав плечами.

      – Ну и третье, – доктор Беннетт вернулся к прежней теме, словно и не уходил от нее. – Еще одним, наверно