Ворон. Александр Гребёнкин

всего Корней сам за нею увязался. Может быть чувствует что-то, – сказал Якушев.

      Савелий вздохнул.

      – Вот я и ушел куда подальше. И вообще, в последнее время у меня только и мыслей, чтобы поскорее закончить эти отношения с Глафирой…

      – Что, никак поднадоесть успела? – иронично спросил Якушев.

      – Да как-то несерьезно все это, – хмуро сказал Одинцов. – Мы, по сути, чужие друг другу люди и, кроме альковных дел, нас ничего не связывает.

      Якушев легонько бросил веточку в воду.

      – Тише, рыбу распугаешь, – сказал Одинцов.

      – Ну, ты – то носа не вешай, – сказал Якушев. – На Глафире жизнь не кончается! Ты молодой еще, здоровый…

      – Да как-то бесперспективно все… Вот только птица моя. Она –то в последнее время и радует…

      – Да, кстати, как там твой питомец? – спросил Якушев.

      – Учится не по дням, а по часам. Смышленый. На руку садится. Вот только выпускать боюсь. Как – бы не улетел и не заклевали. Что я потом буду делать? Совсем один!

      Якушев внимательно посмотрел на Одинцова.

      – Да, я вижу ты не на шутку привязался к нему.

      Одинцов замялся.

      – Да, ты знаешь, что один я на этом свете. Родитель давно помер, матушку я не знаю. Для меня любое существо рядом важно. Пусть даже птица… Моя же краса сбежала, так никого и не оставила.

      – Шельма, – вдруг злобно сказал Якушев. – А могла бы и оставить… Зачем ты ей аборт организовал?

      Одинцов обернулся к нему встревоженно.

      – Что? Какой аборт?

      – Ну, у нее же беременность была… Ты что не в курсе был?

      – Нет. Она ведь ушла тогда к Воротникову, вернее он ее увез.

      – Ну да, а потом приходила ко мне, якобы от тебя. Просила прервать беременность, найти врача. Ну я и нашел ей…

      Одинцов встал.

      – Она не могла тогда забеременеть от Воротникова! Значит она убила моего ребенка. Моего сына! А ты? Зачем, зачем, ты помог ей в этом!?

      – Ну откудова я знал? – развел руками Якушев. – Я думал, пришла она от тебя. А потом мы конечно же не оговаривали эту ситуацию… Оно и понятно – дело, так сказать, деликатное, интимное, чего его ворошить…

      – Вот мерзавка! – прошептал Одинцов. – Ну, вот видишь. Подвела она меня по жизни. И теперь один совсем, без детей… И не будет у меня наследника!

      Помолчали. Ветерок создавал рябь на темных водах реки, покачивая плавающие листики, словно кораблики.

      – Ну, не печалься, – произнес Якушев, после долгого молчания. – Знал бы я тогда, не повелся бы на ее просьбы.

      Одинцов повернулся. В его туманных глазах блестели льдинки.

      – Да пусть бы родила и оставила мне. Уж я бы воспитал. Вот теперь у меня никого, окромя моего вороненка нет. Была бы возможность превратить его в человека, в своего сына – как я рад был бы!

      Якушев привстал. Его круглое лицо казалось розовым в лучах солнца.

      – Слушай, я тут припомнил одну вещь. «Материализация фантазий», – медленно сказал он.

      – Какая