Ты взойдешь, моя заря!. Алексей Новиков

Ну, то-то! – довольный, подтверждает Глинка. – Дай-ка мне микстуры да перемени примочку, мой верный Полоний!

      Дядька безнадежно машет рукой, потом исполняет приказание. Глинка лежит с новой повязкой на глазах.

      А знакомый голос Гамлета настойчиво повторяет:

      Мириться лучше со знакомым злом…

      – Нет, и тысячу раз нет! – прерывает монолог героя сочинитель оперы и даже садится на постели.

      Страшно даже минутное примирение со знакомым злом. Гамлетова речь может стать разрушительным ядом для людей безвременья. Рефлексия не излечит безвольных…

      Идут дни, но музыкант не повторяет больше вопроса, «быть или не быть». Опере о принце Датском не суждено родиться. Все, что случилось в древнем замке Эльсинор или привиделось гению Шекспира, снова отступает вглубь веков.

      А за стеной слышится знакомый голос, и Глинка приветствует Одоевского.

      – Наконец-то навестили болящего, Владимир Федорович!

      – Да я только вчера вернулся в город. Что за напасть на вас, Михаил Иванович?

      Глинка показал на опущенные шторы, на повязку на глазах.

      – Вот, терплю ковы Черномора, – сказал он, – и нет для меня Руслана, или медлит витязь явиться.

      Одоевский ощупью нашел кресло у стола. Весь стол был уставлен лекарствами. Сам хозяин едва был видим во мраке. Ковы Черномора действовали со всей наглядностью. А Глинка вдруг приподнялся, сорвал с глаз повязку и с горячностью заговорил о пушкинской поэме:

      – Есть там одна песня, которая с ума нейдет.

      И он начал Русланов-монолог:

      О поле, поле, кто тебя

      Усеял мертвыми костями?

      Чей борзый конь тебя топтал

      В последний час кровавой битвы?..

      – Михаил Иванович, – спросил, дождавшись окончания монолога, Одоевский, – сколько помнится, мысли ваши были заняты Гамлетом?

      – Да, – откликнулся Глинка, – был я им болен, да выздоровел.

      – Но Шекспир принадлежит всему человечеству и нам, русским, – возразил Одоевский. – Если вы чувствуете, что можете создать музыку Шекспировой силы, тогда заклинаю вас: не оставляйте этого замысла, ибо всегда и всюду будут говорить людям создания Шекспира.

      – Точно, велик Шекспир, – согласился Глинка. – И я это вполне уразумел, когда перешел к подлиннику от французских на него карикатур. Однако нам, русским, надобно сейчас в художестве другое. Надобно художество, неотъемлемое от нашей жизни, живое о живых!

      – Не совсем понимаю ход вашей мысли, – отвечал Одоевский. – Неужто может состязаться с Шекспиром сказочный витязь Руслан, разрушающий сказочные чары Черномора?

      – А разве не оборачивается сказка былью? Когда мы еще в пансионе читали Русланову поэму, все мы чувствовали, как некий, отнюдь не сказочный Черномор простирает зловещую тень над Русью… Иносказание понимать надобно… Кто в то время оду «Вольность» читал, тот и Черномора мог по имени и отчеству назвать… А каков Руслан, сами поймете, когда вдумаетесь в размышления витязя на поле битвы. Впереди, может быть, ждет его смерть