Клотильда. Николай Гарин-Михайловский

которое только в тебе. Для других ты всегда так же темен, как темна эта ночь.

      Сегодня полковник, командир того резервного батальона, который будет у меня работать, когда я пожимал ему руку, извиняясь за испачканные руки, так как считал казенное серебро, с улыбочкой, потирая руки, сказал:

      – Да, деньги пачкают…

      Фу, какая гадость и как обидно, что нельзя устроить так, чтобы все знали, что ты честный человек.

      Интересно, Бортов считает меня честным человеком? В нем много, очень много симпатичного – простота, скромность, но в то же время и что-то такое, что дает чувствовать, что верит он только себе.

      Особенно неприятен его смех.

      Какой-то сарказм в этом смехе, ирония и горечь. В эти мгновения он, всегда сильный, мужественный, умный, делается сразу каким-то жалким, и что-то старческое в нем тогда.

      Никакой начальственности в нем, никакого хвастовства, самодовольствия. А человек, несмотря на свои двадцать девять лет, весь в орденах, занимает такое место. Хотел бы я видеть его в деле, – вероятно, скобелевское спокойствие. Недаром Скобелев и любит так его.

      О себе, о своих делах никогда ни слова. Все, что слышал я о нем, я слышал от других. Но вот странно: все отдают ему должное и все в то же время говорят о нем таким странным тоном, как будто он уже покойник или кончил свою карьеру. Я считаю, что единственное, что опасно для него, это его любовь рассуждать, бранить свое начальство. Это может серьезно повредить его карьере, а иначе перед ним прямо блестящая дорога.

      Когда он стоит в ряду других, довольно посмотреть на его благородную осанку, спокойное, одухотворенное, полное благородства лицо, чтобы почувствовать, что этот человек выше толпы, это сила. Может быть, это тем хуже, потому что толпа – всегда толпа и всегда инстинктивно, бессознательно стремится к нивелировке. Какой-то меч проходит, и высокие головы падают. Надо уметь вовремя склонять их.

      Откуда во мне эта философия? Пора спать.

      – Ваше благородие, а хотите, я вам голову обрею? В нашей роте подпоручик Нахимов був, и редкие, редкие у него волосики були, как шматочки, а як я обрив его, то таки космы потом стали…

      – Но у меня, кажется, не редкие, – возразил я.

      – А все ж гуще будут, – ответил Никита с такой беспредельной уверенностью, что поколебал меня.

      Хорошая сторона бритья головы была в том, что это окончательно прикует меня к работе, к этому месту.

      А чего другого я желаю? Не ездить же с бритой головой по кафешантанам…

      И решение мое тут же созрело.

      – Хорошо: брей.

      – Ну, так завтра я вас обрею.

      – А сегодня?

      Даже Никита смутился.

      – Что ж… сегодня…

      Мы устроили в палатке стол, поставили зеркало, зажгли свечи. С некоторой грустью смотрел я на свои волосы, которые Никита торопливо и кое-как остригивал ножницами. Затем он намылил мне голову и стал водить бритвой, комично высовывая язык.

      Если не считать маленького пореза возле уха, после которого Никита