Серебряный волк, или Дознаватель. Алла Гореликова

и слушает на первый взгляд с тем же внимательным благоговением, что и остальные, – но глаза его насмешливо щурятся, а губы дрожат в тщетных попытках удержать улыбку.

      2. Смиренный Анже, послушник монастыря Софии Предстоящей, что в Корварене

      Вовсе не так они встретились, думаю я. Не так красиво и героически, как рассказывают менестрели… просто и буднично. Самым обычным образом, как и пристало молодым парням. И Валерий не с посольством, и Карел не в изгнании. Вместе фехтуют, вместе пьют. Еще, пожалуй, по девкам вместе отправятся.

      Я понимаю вдруг, что завидую им. Их свободе, шпаге в руке, великим делам впереди. И пусть грешно это, завидовать, – но я совсем не стыжусь. Их жизнь имела смысл… не зря ведь помнят о ней спустя столько лет. А кто вспомнит обо мне?

      3. Осенняя Корварена

      Идут дни, похожие один на другой, как дождевые капли. Лека и Серега не ходят больше ни на лекции мэтра Рене, ни на уроки танцев. Утром отправляются бродить по Корварене с Ясеком, к обеду идут в Университет – на урок маэстро Джоли. Два часа работы шпагой, посиделки в «Веселом ваганте» с Карелом, вечер… впрочем, об этом лучше не надо.

      Однажды Корварена расцветает флагами с королевским гербом, в Университете отменяют занятия, и на перекрестки выкатывают бочки с вином из королевских подвалов: король Анри вручает принцу Карелу меч наследника и первого вассала и объявляет о его помолвке. Совершеннолетие наследника трона случается не каждый день и даже не каждый год; и Корварена добросовестно гудит с утра до поздней ночи. В тот день Ясек встречается с Васюриным связным и приносит пачку писем. Леке – от отца, Сереге – от матери и сестры, Ясеку – от матери и, как ни странно, Стешки. Письма читают и перечитывают почти целый день. Потом обмениваются новостями, потом идут бродить по пьяному насквозь городу, спускаются на набережную, смотрят на золотую от закатного солнца Реньяну и говорят о Славышти.

      На следующий день с Карелом встречаются не у маэстро, как обычно, а на улице Яблонь, где-то за час до занятий. Он бредет, хмуро глядя под ноги, почему-то в форменном гвардейском берете, лиловом с бело-фиолетовым кантом, и сам весь бледный до лиловости, до странности мятый, с опухшими глазами, настолько непохожий на себя обычного, что Серый насмешливо свистит, а Лека сочувственно спрашивает:

      – Напраздновался, что ль?

      – Ненавижу, – стонет Карел. – Свет Господень, ну кто придумал эти праздники… Посольства, гости, речи, посвящения… Убил бы! У меня ж руки трясутся, я не то что шпагу, вилку не удержу! Я ж даже не поспал…

      – Стой, стой, стой… Карел! Так это ты, выходит, принц?

      – А ты не знал? – Карел останавливается и смотрит на Леку со странным выражением робкого счастья в опухших глазах.

      – А откуда б я знал? – разводит руками Лека. – Никто мне, извини, не доложил, с кем я пьянствую!

      – Ну, прости, – Карел ехидно фыркает, и все трое дружно хохочут.

      – Умойся, – советует Серега. – А лучше – в Реньяну окунись.