Великие сражения Античного мира. Эдвард Кризи

о касается писателей, то вряд ли в наши дни они избрали темой своих произведений сражения только из любви к битвам или потому, что бесчисленное множество солдат в них участвовало, а многие сотни тысяч людей были заколоты, зарублены, застрелены или приняли иную смерть. Нет, для писателя это было бы свидетельством слабоумия или порочности. Тем не менее нельзя отрицать, что эти сцены кровавых побоищ вызывают жадный, пусть и опасливый интерес. В проявлении храбрости, вне всякого сомнения, присутствует подлинное величие, а приверженность законам чести позволяет бойцам противостоять страданиям и разрушениям. Нигде мощь человеческого интеллекта не проявляется так ярко, как на месте командира, силой своей воли осуществляющего планирование, построение и управление огромными массами участников вооруженного столкновения. Сохраняя хладнокровие и демонстрируя чудеса храбрости, подвергая себя постоянному риску, он заботится обо всем и отвечает за все. У него всегда есть наготове свежие резервы и новые решения в быстро меняющихся ситуациях массовых побоищ. И такие качества, какими бы непостижимыми они ни казались, всегда можно обнаружить как среди низших слоев общества, так и среди аристократии. Так, Катилина был таким же храбрым воином, как и Леонид, но гораздо более грамотным военачальником. Альба на поле боя превосходил герцога Оранского, а Суворов как полководец был выше Костюшко. Здесь можно вспомнить выразительные строки Байрона:

      Все проверяется на деле,

      В нем к храбрецам приходит слава или унижение…

      Есть такие сражения, которые привлекают наше внимание независимо от моральной оценки, которую мы могли бы дать их участникам. Они всегда будут значимыми с точки зрения того практического влияния, которое их исход оказал на общественные и политические условия современности. Они неизменно вызывают у нас острый интерес, во-первых, потому, что мы пытаемся исследовать причинно-следственную связь этих событий, и, во-вторых, потому, что они помогают нам понять, кто мы такие, и дают почву для размышлений о том, что было бы при ином результате. Галлам замечательно выразил это в своих заметках по поводу победы Карла Мартелла при Туре (Пуатье) над вторгшимися сарацинами (арабами).

      По его словам, «она справедливо может рассматриваться в числе немногих событий, где иное развитие могло бы привести к существенным изменениям картины мира, вместе с битвой при Марафоне, Арбелах (Гавгамелах. – Ред.), Метавре, Шалонским (Каталаунские поля. – Ред.) и Лейпцигским сражениями». Именно внимательное осмысление этого замечания Галлама впервые заставило меня замыслить данное исследование. Конечно, между мной и великим историком существуют различия в оценках важности тех или иных сражений, в некоторых из которых он склонен к преувеличениям, а другие, наоборот, попросту игнорирует. Наверное, это правда, что два историка никогда не смогут прийти к полному согласию, составляя список решающих сражений в мировой истории. Различие в подходах приведет к разным оценкам тех или иных событий. Точно так же степень их интереса к конкретным историческим персонажам отразится и на оценке их значения. Но различие в наших взглядах крайне невелико. Скорее всего, это вызвано тем, что мои взгляды на величайшие события в истории совпадают с точкой зрения Галлама. Его заметки учат нас наблюдать за тем, как в столкновении немногих участников зачастую затрагиваются интересы многих государств, и как результат – такой конфликт часто не ограничивается одним столетием, а дает толчок, который влияет на судьбы последующих поколений. Очень ценным является и приобретаемая упорядоченность мышления, которая помогает не просто наблюдать за тем, что произошло и что происходит, но и за тем, что могло бы случиться[1].

      Таким образом, мы учимся не считать мерилом мудрости исключительно результат. Мы стремимся применять более справедливые стандарты, исходя из конкретных обстоятельств и возможностей, стоявших перед политическим деятелем или полководцем во времена, когда он обдумывал план действий. Мы пытаемся оценивать его не с точки зрения удачливости, а с точки зрения всех обстоятельств, которые выражаются греческим словом Προαίρεσιζ, не имеющим эквивалента в нашем языке.

      Автор понимает, что, даже слегка дав волю воображению и связав ряд событий, мы сможем обнаружить, как, казалось бы, незначительные происшествия, например относительно небольшое боестолкновение, могут оказывать решающее влияние на важнейшие исторические события. Но когда речь идет о следственно-причинных связях, можно говорить лишь о том важном значении, которое имеет один факт по сравнению с другим, а не о тех отдаленных и неопределенных тенденциях, которые могли иметь место в том или ином обществе в прошлом. В то же время существует и школа, проповедующая фатализм, подобно тому как это делают писатели в одной из соседних нам стран. Она утверждает, что история – это не что иное, как цепь обязательных и уникальных событий, которые неизбежно сменяют одно другое. Поэтому, когда автор говорит о вероятности, он имеет в виду то, что могло бы произойти с конкретными людьми. Когда автор затрагивает проблемы причины и следствия, он имеет в виду только те общие закономерности, с точки зрения которых мы воспринимаем то, как регулируются взаимоотношения в человеческом обществе, и в которых

1

См.: Болингброк. О том, как изучать и как использовать историю. Т. 2. С. 497 сборника.