Ниночка. Марина Туровская

локоть мало что соображающего муженька, со смешком подытожила:

      – Значит, новая ведьмачка у нас объявилась? Та хоть последние десять лет особенно не ходила, а эта вишь какая шустрая, уже мужиков чужих портит, сестра милосердия хренова.

      Теща Геннадия Семеновича, бабка тихая и маленькая, побледнела и заверещала:

      – Зятя маво покалечила вчерась! Сваво мужика заведи, неча на других смотреть!

      Нина отошла от прилавка и спокойно ей сказала:

      – Сдался он мне сто лет.

      – А чего тогда приставала? Охальница, ведьмачка, б…!

      Бабка плюнула на пол перед Ниной. Остальные старухи тоже что-то зашелестели, но Нина взглянула на них так, что сама почувствовала – взгляд стал другим.

      Женщины замолчали и отошли ближе к витринам.

      – Всю жизнь к моей бабушке за помощью и травами бегали, заговоры от болезней списывали, а теперь ругаетесь? – возмущенно заговорила Нина. – Да твой зять, Екатерина Ильинична, только что коров не дерет, а так по всем бабам прошелся. Так ему и надо, хряку вонючему.

      Хотелось Нине выйти из магазина красиво, громко треснув дверью, но тяжелая магазинная дверь по случаю жары была нараспашку открыта. Пришлось просто гордо сбежать по трем ступенькам вниз.

      – А и действительно… – Соседка Ильиничны повернулась к старушке. – Ты чего темнишь-то? Чего она у него покалечила?

      – Общее здоровье, – решительно заявила Ильинична, пожалев, что, как всегда, вылезла со своим длинным языком, а ведь дочь просила не трепаться. – Иммунитет.

      Бабки, что-то такое слышавшие по телевизору, испуганно замолчали.

      – Типун тебе на язык, Ильинична, – лениво перебила старушку Оксана. Взяв за хвост толстую селедку, она вложила ее в пакет и взвесила на старых весах, оставшихся с прошлого века. – Хер она ему, девушки, попортила. Сидит теперь, лед прикладывает. Он раздулся… – Оксана оторвалась от взвешивания и показала размер полулитровой банки. – Вот такой стал. Мне Люська рассказала. А не фиг его пристраивать туда, куда не просят!

      И бабки, и две вновь вошедшие женщины прыснули от смеха, глядя на покрасневшую от злости Ильиничну.

      – Да уж, зять у тебя ходок. Молоко в его цех сдаешь, а он за сиськи лапает, – возмутилась женщина помоложе. – Стоишь, как корова дойная, и терпишь. А то молоко не купит! Куда его тогда девать? Сволочь он, зятек твой.

      – Кстати, насчет молока, – негромко, но как-то недобро сказала Валентина, и все замолчали. Валентина достала из пакета и чуть выше подняла полуторалитровую бутылку из-под минералки. – У меня корова стельная, не доится, я сейчас к Шебылиной зашла, взаймы молока взять. Она при мне доила. Так вот…

      Все посмотрели на бутылку. В ней, разделившись на простоквашу и сыворотку, виднелось свернувшееся молоко.

      – Точно, – перекрестилась тетка Рая. – И бабка Поля, бывалочи, как пройдет мимо двора, так у меня все молоко сворачивалось.

      – Я ж говорю, ведьмачка, – уже не так громко, без визга, повторила Ильинична.

      – А бутылка у тебя, Валька, грязная, и на дворе плюс тридцать, и Нинку