Зеркала Линарии. Вера Игнашёва

на севере, пустынями на юге, и, наконец, горами на востоке, среди которых и стоит город-замок Орлос…

      И вдруг, рассказывая о диких и свирепых восточных соседях, что живут за горными хребтами, он заговорил о Юлии. Так вот к чему этот торжественный ужин в октябре месяце, когда по календарю нет никаких праздников и увеселительных вечеров!

      «Юлия – моя единственная дочь, и самый прекрасный цветок на горных склонах нашего королевства, по нашему недавнему договору с послами царя Седерака, выйдет замуж за его старшего сына Редека. Этот брак укрепит связи между западом Линарии и Делайским государством», – объявил принц Эрих с весёлой улыбкой и, похоже, с радостью, – «Выпьем же за благоприятную Судьбу и успех нового союза!»

      Сидящая рядом с ним сестра её матери – тётя Эмилия, впилась в Юлию взглядом небольших глубоко посаженных глаз:

      – Ты счастлива, дорогая? Твой отец так о тебе заботится!

      – Да, тётя, Вы совершенно правы, – бесцветным голосом ответила будущая родственница правителей Делайи. Сейчас дочь Эриха Гордого больше напоминала мраморную статую, настолько мертвенно бледным стало её лицо.

      Впрочем, никто из гостей не обращал на Юлию никакого внимания, будто хозяин Орлоса говорил о ком-то другом. В сторону принцессы не решался посмотреть ни один человек. Даже отец не сказал ей ни слова и ни разу не взглянул на неё.

      Ужин продолжался, а Юлия безотрывно смотрела на серебряные стрелки часов на стене Большого зала и считала минуты. Она выжидала положенные полчаса, после которых, согласно этикету, она сможет удалиться в свою комнату.

      Оказавшись наконец одна, Горная принцесса, как её называли, со стоном упала на застеленную кровать. Из голубых глаз полились слёзы, которые Юлия и не пыталась вытирать. Слёзы обильно стекали на подушку, отчего лежать на ней становилось мокро, но девушке было всё равно.

      Грегор Безотцовщина стоял, уставившись вниз – на свои пальцы, торчавшие из разорванных старых ботинок. Желваки юноши ходили ходуном, кончики ушей горели, а кулаки сами собой сжимались. Молчание Грегора не выглядело ни смиренным, ни спокойным.

      – Я не могу выполнить Вашу просьбу, староста Проспер, – с трудом выдавил сын прачки.

      – Тогда придётся запереть тебя в карцере, – вздохнул дядюшка, – Эй, парни, – крикнул он в окошко неожиданно зычным и громким, для такого добряка, голосом. И, не успел Грегор встать в боевую стойку, как пятеро дюжих молодцов уже скрутили ему руки и потащили из дому. Он что было мочи брыкался и вопил, но безуспешно.

      Карцером в деревне называли деревянный домик, отличавшийся от других домов меньшим размером и узким окном, похожим на щель. Дверь запиралась снаружи на два большущих засова. Нарушителя порядка обычно держали взаперти до тех пор, пока остальные жители были согласны по очереди приносить ему миску супа и ломоть чёрствого хлеба один раз в день.

      Грегор догадывался, что