Август. Девять Жизней. Валентина Спирина

на ней ведром с озерной водой, затрещал костер, разбрасывая искры.

      Я, как самый опытный в этих делах, быстренько начистил и распотрошил рыбу, нарезал ломтями щук. А мужики в это время копошились с картошкой и морковкой, нарезали хлеб, притащили притопленную для охлаждения в озере водку (немного, считаю – всего-то пара бутылок на троих мужиков).

      Вскоре вода забулькала в ведре, по дну глухо застучали кувыркающиеся в кипятке крупно нарезанные картофелины, мелькнули оранжевыми боками отправленные к ним несколько морковок; вскоре в ведро нырнули и рыбины: сначала щука, потом окушки и уж следом чебачки. Довершили закладку ингредиентов ухи парочка лавровых листиков, несколько горошков перца, пара зонтиков укропа, и над нашей луговой поляной, над всем озером поплыл такой аромат доходящей ухи, что мы, до этого оживленно переговаривающиеся, смолкли, а лишь судорожно сглатывали подступающую слюну, а в желудках у нас свирепо заурчало. В унисон, в трех мужских голодных желудках. Рокот слышался как от моторных лодок!

      Ну вот, уха готова. «Мужики, главное, чтобы глаза у рыб были белые – значит сварились, и тогда можно есть!» – заклинал нас Юра, в результате глаза у чебачков и окуней были не только белые, но и вообще выпали в ведро и плавали там, как белые икринки, а мясо сползало с костей. Но это ничуть не испортило ни обалденного вкуса приготовленной на костре ухи, ни нашего зверского аппетита…

      Уже совсем завечерело, и на потемневшем небе зажглись первые звезды, отражающиеся в озерной темной глади. Вдали, на горе, засветились огоньки в домах пятерыжцев и фонари на уличных столбах. Стояла звонкая тишина, нарушаемая лишь редкими посвистами устраивающих ко сну каик-то птах, отдаленным побрехиванием собак, треском мотоциклов, на которых носились по пыльным улицам в селе мальчишки, да зудением совхозного сепаратора, перегоняющего в сливки вечерний удой молока.

      Мы полулежали у затухающего костра с отставленным в сторону ведром почти всей съеденной ухи. Водка тоже была выпита под неспешные разговоры, но мы были практически трезвы, с тяжестью в желудках не от выпитого, а от съеденного, и время от времени кто-то из нас начинал клевать носом.

      – Ну все, мужики, пошли в деревню ночевать! – решительно сказал я, сам до сонной одури надышавшийся чистейшего, напоенного ароматами как скошенного и хранящегося сейчас в копнах сена, так и отавы – новой подрастающей травы. – А с утра пораньше снова придем сюда. Часиков так в пять-шесть, клев вообще будет сумасшедший, это и я Долгое вам обещаем.

      Юра и Виктор переглянулись.

      – А давай здесь заночуем! – почти в один голос сказали они. – Вон копна рядом хорошая стоит, чем не постель?

      И я подумал: а почему нет? Домой идти – это надо собираться, потом с километр пилить до деревни, там укладываться спать – часа два точно уйдет. Утром рано тогда непросто будет встать. А тут – прямо вот сейчас в стог