Дитя эпохи. Александр Житинский

дать, оставит в аспирантуре… Как пить дать! – убежденно прошептал Сметанин. – Везет же олухам!

      – Сам ты олух! – сказал я.

      Раздача слонов и материализация духов на этом закончилась. Все разошлись во главе с профессором, который даже на меня не посмотрел. Группа отчужденно молчала. Я почувствовал, что меня отгородили прочной стенкой. Я был приближен к начальству по непонятным причинам, меня возвысили и навсегда лишили доверия коллектива.

      Я побрел домой, чтобы рассказать обо всем жене.

      «В пять минут, в пять минут можно сделать очень много…» – пел я про себя старую бодрую песенку из кинофильма «Карнавальная ночь».

      Грузинские фамилии

      На следующий день я пришел на кафедру и справился, где будет мое рабочее место.

      Зоя Давыдовна, секретарь кафедры, повела меня по коридору. Мы прошли мимо всех лабораторий и остановились у двери с номером 347. Дверь была серая, неопрятного вида.

      – Юрий Тимофеевич обещал быть к двенадцати, – сказала Зоя Давыдовна и ушла.

      Я вошел в комнату. Справа стояли два пустых стола, а слева, перегораживая комнату пополам, громоздилось что-то черное, непонятное, с множеством круглых ручек. Оно было похоже на мебельную стенку производства ГДР, на которую мои родители стояли в очереди. Вся передняя панель стенки была густо усеяна рядами ручек с указателями. Внизу была узкая горизонтальная панель с кучей проводов. Я подошел к стенке и покрутил одну из ручек. Указатель защелкал, перепрыгивая с деления на деление.

      – Не трожь! – сказала стенка человеческим голосом.

      Я отскочил от стенки к столу и сделал вид, что раскладываю на нем бумаги.

      – Выставь потенциометр на прежнее деление, – продолжала стенка ровным голосом.

      Теперь я уже знал, что крутил ручку потенциометра. Но какую? Их было штук триста, и я не успел запомнить, какую я трогал. Я снова приблизился к стенке и начал шарить глазами по указателям.

      – Ну, чего ты там? – лениво поинтересовалась стенка.

      Я схватился за первую попавшуюся ручку и повернул ее против часовой стрелки. Снова раздался треск указателя.

      – Ну ты, брат, даешь! – сказал тот же голос, потом за стенкой послышалось шевеление, и из-за нее вышел худой мужчина в черном свитере. Он был мрачен. Подойдя к стенке, он, почти не глядя, нашел сдвинутые мною ручки и восстановил первоначальное положение.

      – Чемогуров, – сказал он, протягивая руку. – А это электроинтегратор, – представил он стенку. – Ты его больше не трогай.

      – Петя… – сказал я. – Верлухин. Я буду здесь диплом писать.

      – У кого? – спросил Чемогуров.

      – У Юрия Тимофеевича.

      Чемогуров оценивающе посмотрел на меня. Он рассмотрел мое лицо, волосы, пиджак, брюки и ботинки. Мне стало не по себе.

      – Годидзе, – сказал он.

      – Чего? – не понял я.

      – Грузинская фамилия, – мрачно пояснил Чемогуров. – Годидзе.

      – При чем тут грузинская фамилия?

      – Скоро поймешь, – сказал он и стал разминать