Транзитом в Израиль. С. Н. Ходоров

на ежедневную многоречивость на уроках в довоенной жизни, на фронте он не пустословил: говорил немного, но, как и подобает разведчику, чётко и разборчиво. За этим немногословием скрывалась врождённая склонность при любых, даже самых немыслимых обстоятельствах, всегда и везде держать своё слово.

      Солдаты лейтенанта Гофмана никогда не видели на его обветренных губах даже подобия улыбки: он никогда не то чтобы не смеялся, а даже не позволял себе улыбнуться, никогда не шутил сам и не откликался на шутки других. Все знали, что с начала войны командир не получил ни единой весточки от многочисленной семьи, оставшейся на оккупированной фашистами Украине. К концу 1942 года уже было точно известно, что ни одному еврею из городка, где проживали его родственники, не удалось спастись. В украинских, белорусских и прибалтийских городках и местечках происходило полное истребление древнейшей нации, которое коллеги лейтенанта по исторической специальности назовут хлёсткими словами «холокост» и «геноцид».

      При фронтовой неразберихе в делопроизводстве многим еврейским солдатам и офицерам удавалось поменять свои не очень благозвучные для русского уха иудейские имена. Причину этого весьма распространённого явления объясняют строки малоизвестного автора известного «Бухенвальдского набата», поэта Александра Соболева. В одном из стихотворений он писал:

      «И было срамом и кошмаром

      Там, где кремлёвских звёзд снопы,

      Абрамом, Хаймом или Сарой

      Явиться посреди толпы».

      Из-за этого срама Гершоны становились Григориями, Пинхасы – Петрами, Мендели, Мордехаи и Мойши – Михаилами, Абрамы – Александрами. Одним из немногих, кто отказался продолжить этот список, был фронтовой разведчик Гофман. Может быть, оттого, что являлся полновесным тёзкой знаменитого сталинского наркома (министра) Лазаря Моисеевича Кагановича. А скорее всего потому, что искренне считал, что имена, данные родителями, не меняют, хотя бы в знак их светлой памяти.

      Не изменил он своё не очень-то форматное для СССР имя и после чуть ли не трагического, мерзостного случая, который врезался ему в память, пожалуй, на всю оставшуюся послевоенную жизнь. Произошло это в конце 1944 года в румынских Карпатах после очередного рейда в тыл врага. Несколько суток он вместе со своими бойцами ползал на животе по лесистой горной крутизне, высматривая расположение немецких постов, пулемётных точек и места сосредоточения военной техники. Всё увиденное Лазарь Моисеевич наносил на топографическую карту, помечая там только ему известными значками добытые разведданные. Когда вернулись из рейда, то, уставший, промокший и продрогший, он решил час-другой вздремнуть, чтобы потом обобщить и оформить добытую информацию. На это требовалось не менее двух часов.

      Когда же он ввалился в приютившийся на горном уступе блиндаж, его взору представилась удручающая картина. За самодельным дощатым столом неритмично раскачивался голый до пояса командир