Россия должна жить. Максим Долгополов

скорее настигла справедливая кара от рук товарищей.

      – Мы и не сомневались, что вы обличите тиранию на суде, – мягко сказал адвокат. – Но вы также должны сказать то, что вас, сразу после ареста, избивали, секли и насиловали.

      – Но ведь этого не было! – ответила Вера. Увидела на лице адвоката огорчение и разочарование, устыдилась. Ведь он проделал такой путь, на средства из партийной кассы. Добавила: – Меня били, но немного. Можно я об этом скажу? Даже что били сильно и угрожали…

      – Этого недостаточно, – прервал ее адвокат. – Вы обязаны публично заявить, что над вами надругались. Подробности излишни: вы могли их не запомнить, а если их потребуют – воззвать к отцовским чувствам судей и прокурора. И непременно добавить: если я пойму, что ношу в себе каиново семя, я избавлюсь или от проклятого плода, или от оскверненной жизни. И это, господа-палачи, будет на вашей совести.

      Вере показалось, будто ее опять оглушила взрывная волна. Все равно нашла силы ответить:

      – Но ведь… это грех.

      Адвокат посмотрел на нее с огорченным интересом:

      – Грех что – аборт или самоубийство?

      «И ложь тоже!» – чуть не крикнула Вера. Она только сейчас с ужасом поняла, насколько не подходит для борьбы за народное счастье. Не раз представляла, как подорвет сатрапа бомбой и погибнет при взрыве. Это не самоубийство, это гибель в бою. Представляла, как ее арестуют и возведут на эшафот. Но лишить себя жизни самой?

      Оказывается, она была не готова даже думать об этом.

      – И аборт, и самоубийство, – тихо ответила Вера. И неожиданно добавила: – Двойной грех.

      – Это правда грех? – с удивлением и презрением спросил адвокат. – Впрочем, вы должны понимать, что вам не угрожает ни первое, ни второе. Если вас действительно не насиловали. И кстати, чтобы сказанное выглядело особенно достоверно, не забудьте напомнить, что ваша старенькая мать не перенесла чудовищного позора единственного ребенка и скончалась.

      – Мне солгать, что у меня умерла мать?! – крикнула Вера.

      В глазах адвоката впервые после начала разговора появилось не наигранное удивление.

      – Вас об этом еще не известили? Впрочем, неудивительно, она скончалась позавчера, а жандармы торопливы только на злые дела. Мне вас очень жаль. К сожалению, не все наши родители разделяют наши убеждения. Они не понимают, что на тиранию можно воздействовать только террором…

      Вера не слышала его. Она вспоминала мамины письма этой осени. Ее просьбы вернуться домой из опасного Петербурга. Обнадеживающие ответы: маменька, я скоро приеду.

      Она ведь и вправду хотела заглянуть домой перед тем, как пойти в дом губернатора. Но испугалась, что растает в слезах и не решится. А если мама еще и найдет бомбу. Поэтому пошла сразу с вокзала.

      Маменька ее ждала. И дождалась…

      Вера кинулась к надзирателю.

      – Скажите, это правда, что моя мать… – не смогла сказать «умерла».

      – Да, барышня, – смущенно ответил тот, – утром мы узнали-с. Не стали вас пока что печалить.

      Подошел адвокат, тоже стал что-то говорить. Вера не слышала их