Кёсем-султан. Заговор. Ширин Мелек

уста. Оттого и замирали придворные нелепыми изломанными куклами, когда султан проходил мимо них, ведомый не ведомыми никому силами (и не надо правоверным их знать, поверьте, никому их знать не надо!), оттого и задерживали дыхание, чуть ли не жмурились. И выдыхали, только когда шаги султана затихали вдали. Высовывались из-за портьер, распрямлялись, покряхтывая, и спешили разойтись по своим делам – настоящим ли, выдуманным ли… Только бы вновь не попасться на глаза владыке Оттоманской Порты, что нынче блуждал по дворцу, как по дивному лабиринту. Словно птица печали пролетела над ним и забрала все веселье, словно ночная тварь кара-кура села на плечи его, а прочесть Коран и изгнать демона никто не догадался.

      Мустафа шел по пустым, украшенным изразцами коридорам, иногда трогал пальцами шелковые занавеси или привезенные издалека ковры, призванные услаждать глаз и скрывать подслушников. Никого сейчас не было за этими коврами, никто не дежурил в потайных коридорах. Тишина, подобная отравленным испарениям зловоннейшего из болот, окутывала дворец во время султанских прогулок.

      Тишина, нарушаемая лишь тяжелыми султанскими шагами – и султанским же голосом.

      Мустафа говорил почти все время. Иногда замирал у очередного ковра и спорил – спорил яростно, до хрипоты, спорил с окружающей его пустотой, но чаще просил не трогать его, оставить в покое, отпустить с миром. Вставал на колени, кричал, валялся по полу, затем поднимался, словно ничего и не произошло, и шел дальше. Изредка шальная улыбка появлялась на губах султана, не касаясь глаз его, и в такие моменты попавшимся на его пути людям становилось еще страшнее.

      Глаза султана смотрели на стены коридоров, на колонны в огромных залах, словно на живых людей, и точно так же Мустафа смотрел на рискнувших попасться ему навстречу незадачливых царедворцев. Кто они? Что за люди? Почему ходят здесь, по знакомым с детства коридорам, о чем разговаривают на неведомых ему языках? Иногда кричал султан своим царедворцам: «Кто ты?» – но ответов не слышал или не понимал. Иногда кричал: «Подите прочь!» – и эти мгновения казались напуганным до беспамятства придворным слаще халвы и шербета, ибо можно было сбежать вроде как и не из трусости, а по велению всемогущего султана. Сам же приказал оставить его – вот и мчались прочь со всех ног, исполняя высочайший приказ.

      И многим казалось, что призраки для безумного султана куда реальней, чем живые люди, которыми он правит. Умершие и неродившиеся завладели душой султана, а живых он и замечал-то не всех, а кого замечал – с теми вел себя странней странного. Мог подойти, угостить из пустой руки персиком, сорванным с ближайшего изразца. Тогда требовалось взять пустоту, поклониться, благодарить за милость и есть воздух, делая вид, что вкусней яства и не едал с самого своего рождения. Молва – о, эта тысячеустая и многоликая молва! – утверждала, правда, будто иногда персики и гранаты и впрямь появлялись в пустой ладони султана, но… не всему стоит верить, правоверные. Далеко не всему.

      И