Спектакль. Джоди Линн Здрок

огурцах. – Приехала в Париж на выходные. Одна.

      – Няня. Я об этом не подумала.

      – Что?

      Натали прикусила губу. Наверное, не стоит признаваться маме в том, что она пыталась представить, как выглядели жертвы, кем они были, каковы их истории. Это только еще больше встревожит маму относительно ее работы в морге.

      – Люди в кафе говорили, что она, наверное, уличная проститутка. Как ее звали?

      – Одетт, – сказала мама, показывая пальцем на имя в статье. – Одетт Ру.

      Натали прошла в кухню и отрезала хлеба. Что-то было необычное в ее имени. Оно звучало… знакомым, что ли. При этом единственная знакомая ей Одетт была маленькой девочкой, живущей на их улице.

      А может, просто был некий комфорт в том, чтобы слышать имя – любое имя, а не «девушка», «первая» или «жертва номер один». Она была Одетт, веснушчатой, в розовом платье, она укладывала малышей и пела им колыбельные. Одетт, которая играла в прятки, забегая в чулан и скрываясь за шкафом, пока дети ее искали. Одетт, которая осушала слезы маленького мальчика, который оцарапал коленку. Вот кем она была для Натали.

      Мама сложила газету и зажала ее в подмышке, вставая. Она прошла к кухонному окну, глаза ее следили за птичкой, которая дрожала на подоконнике, прячась от дождя.

      – Я пойду в морг с тобой. А потом я хотела бы, чтобы мы навестили тетю Бриджит.

      Сердце Натали упало, а потом будто подпрыгнуло как пробка.

      – Почему?

      Мама посмотрела на нее недоуменно.

      – Если мы не будем навещать тетушку, то кто? Стыдно сказать, мы и так давно у нее не были.

      Они однажды были в лечебнице после несчастного случая, но тетя Бриджит расстроилась, увидев мамины покалеченные руки в бинтах. Она плакала и плакала, потому что не хотела, чтобы маме было больно, так что мама решила не ходить больше, пока ожоги хотя бы слегка не заживут.

      – Я имею в виду: почему хочешь пойти в морг? – Натали намазала хлеб черничным вареньем. – Ты же не очень это любишь.

      Она хотела защитить маму, как та птичка на подоконнике защищала бы своих птенчиков. Ее маме не надо видеть убитых, не надо стоять в морге, где бывал сам убийца, наблюдая за тем, как толпа разглядывает его жертву.

      Но это было не все. Ей также не хотелось раскрывать маме свой секрет. Идти вместе в морг – это было каким-то… вторжением.

      Вторжением? Натали немедленно устыдилась этой мысли.

      Мама передала ей газету.

      – Я хочу посмотреть, на что все смотрят, на что смотришь ты.

      «Если бы ты знала, мама».

      Натали разложила газету на столе после маминого ухода. Она нашла боковую колонку и то предложение, которое для всего Парижа было непримечательным, а для нее меняло абсолютно все.

      На убитой были желто-голубое платье в цветочек, нижнее белье, одна туфля и серебряное кольцо на правом мизинце.

      Ее охватило радостное возбуждение. Может, она и не боится вовсе этой «силы» и ее можно исследовать как новый роман: каждое озарение – очередная страница? Она не понимала этого дара, но была готова его принять,