Расположение в домах и деревьях. Аркадий Драгомощенко

кривя рот, говорил, как представить себе одиночество:

      – Представь, что ты раздет, а вокруг все одеты.

      Изматывающим долгим бегом пересёк я это поле, чтобы забраться в чащу, где среди бликов, пятен, теней, тьмы и света, голосов и молчания стать невидимым: вот чем для меня был город, куда я сбежал, вот это я помнил.

      – Ты помнишь, как меня оставляли ночевать, когда крыши над головой не было? – спросил он.

      – Кто тебя оставлял ночевать? На что ты намекаешь?

      – Вишь, как заволновался. Ха-ха. Да нет, успокойся, я лучше в подъезде пересплю, на подоконнике, чем у тебя останусь. Найдутся люди. Есть, наконец, друзья, есть женщины, которые видят во мне в первую очередь художника…

      – И ты посвящаешь им стихи, – сказал я, разливая остывший чай.

      – Да, – с вызовом произнёс он. – Статейки в газетах не по моей части. За статейки в газетах, может быть, платят деньги, не спорю…

      – Почему же деньги, – возразил я. – А любовь? За статейки платят любовью, за статейки долго, бесконечно долго любят на простынях голландского полотна.

      – Не думай, что я нуждаюсь в такой любви.

      – Разумеется. Тебя устраивает участие чутких, благородных женщин.

      – Устраивает.

      – Чего ради мы спорим? – спросил я. – Чай остыл…

      – Споришь ты, – заявил он. – Мне спорить нечего.

      – Мы – взрослые люди, и драка ничего не изменит. Ты защищаешь идеалы, я не защищаю. За неявкой противника поединок отменяется.

      – Факт остаётся фактом, – заявил он и забарабанил пальцами по столу.

      – Какой факт? – изумился я.

      – А такой, что ты сам мне рассказал эту сказку на-днях, а теперь отрицаешь.

      – Ты с ума сошёл!

      – Пока нет.

      – Кто в таком случае сошёл с ума?

      – Тебе лучше знать, – холодно заметил он.

      – Постой, если я и рассказывал – всё бывает, я верю – о чём была эта сказка?

      – Ты в самом деле не помнишь? – спросил он. – Прикидываешься?

      – Клянусь тебе, что не помню, – смятение моё увеличивалось.

      – Это правда? – опять спросил он.

      – Чистейшая, – солгал я.

      – Тогда почему ты не даёшь мне рассказывать эту сказку! – закричал он. – Я понимаю, я знаю, что ты думаешь обо мне. Дурак, психопат. Вот что ты думаешь обо мне. Ты сам мне прожужжал этой сказкой все уши, а теперь увиливаешь? – На переносице у него выступили крохотные капельки пота. – Сначала слушай, тебе не хватает… Знаешь, что ты сказал? Ты сказал, что мне или кому-то не хватает вечности и потом рассказал эту сказку. Помнишь?

      – Конечно, – солгал я.

      Что я мог сказать ему в ответ! Я ничего не сказал. Если посудить трезво, отбросив в сторону симпатии, память о прочитанном, – не тревожит ли его то же, что и меня? По-разному говорят об одном и том же, избегают повторяться, будто повторение лишит сказанное убедительности…

      Нелепо. Амбражевич поднялся было из-за стола, однако тотчас сел, и тень его качнулась на стене. Как будто ребёнок