Социоподы. Стихи наблюдателя жизни. Солоинк Логик

живём с тобой на воле,

      По-другому нам никак.

      Будто кони в чистом поле,

      Будто ветер в облаках.

      Мы живём с тобой на воле,

      Нам на воле хорошо.

      И на целом белом свете

      Нет дороже ничего.

      Мы шагаем ниоткуда,

      Мы шагаем в никуда.

      Наша жизнь дорогой льётся

      Словно бурная река

      Мы живём и не боимся,

      Не боимся ничего.

      Даже чёрт из преисподни

      Ненавидит нас за то.

      Даже чёрт из преисподни

      Ненавидит нас за то,

      Что живём мы, не боясь,

      Даже чёрта самого.

      1272.7.

      Я по палате летаю бумажным самолетиком

      с картонным пропеллером и бумажной душой.

      Стеклянные насекомые, замершие на стенах, не мигая, следят за мной,

      а мухи, что правят миром, – наги.

      Некоторые мухи спрятались в реки, некоторые давно мертвы;

      темно… мухи в сумерках грызут орехи и таких мух большинство.

      *

      Я знаю, жжёт тебя пожар и что-то гложет;

      свободу даришь ты жукам, когда лишь можешь.

      Внутри хитиновой брони им мало места,

      ты извлекаешь их на свет движеньем жеста.

      И хлеб едят из твоих рук седые муравьи,

      иглой проткнули их глаза – теперь они рабы.

      И только весело галдят игривые стрекозы,

      им жить осталось до зимы,

      а дальше ждут морозы.

      Им холода не пережить – наружу мясом,

      но вариант у них всё ж есть… смотрите рядом.

      Жуки издохли, очень жаль, не пережив свободы,

      но их броню, пускай, берут прекрасные стрекозы…

      1273.8.

      Свет сотрясает на кухне люстру

      – мы призываем к себе Заратустру;

      планета раскачивается под ногами

      людей – наехало больше, чем ждали.

      Задние мысли толкают передних

      прямо вперед на баррикады бедных,

      зло проявилось, чтобы подняться:

      «Господа, нам надо срочно подраться!»

      Это совсем неприятно для глаза,

      но в опасности вся наша серая раса —

      мест теперь нету даже в сортире,

      мы все ощущаем себя мишенью в тире.

      Сжимая пространство и прячась в тенях,

      придётся скоро раком жить на коленях;

      вчера величье, сегодня проза

      – вот такая у нас странная поза.

      Гул турбины вместо воды из крана

      – как истина льётся с голубого холста экрана,

      сильное гибнет, сгорая в борьбе, как пламя,

      а в щелях слабое плодится, жирея, племя.

      И, надо думать, вторых объятья

      куда приятней, чем первых распятья;

      всё скручивается одной спиралью со спорной,

      но абсолютно честной этил-моралью.

      Орёл теперь, потеряв корону,

      напоминает собой корову,

      которая кружит и кружит по полю

      вдоль общей орбиты стогов соломы,…

      Без длинного корня, как символа веры,

      он и она стали рабами системы —

      так было всегда и так будет после,

      но есть