Рождение музыканта. Алексей Новиков

любит до чаю в озере искупаться. Постучали в светелку раз – тихо. Еще постучали – не слыхать ответного барышниного слова. Посмотрели горничные друг на дружку и открыли в светелку дверь:

      – Батюшки-светы, ни души!

      Побежали горничные к озеру. Тихо сонное озеро – рябью не подернет, а Евгении Андреевны нигде не видно. Только на росной траве барышнины чулочки и капот.

      – Неужто водяной? Да где ему? Водяному только ночью время, а с солнышком ему в омут убираться…

      Все кусты девушки обшарили, весь берег обежали, на все стороны Евгению Андреевну кликали – не отозвалась.

      Тогда собрали горничные барышнин туалет – и к дому.

      – Буди барина!

      А барский камердинер Григорий Васильевич застыл в дверях, что статуй.

      – Буди барина, ты, француз!

      А Григорий в позу встал, – театры, видать, никому даром не проходят, – и руку вверх поднял:

      Прочь, подкрапивницы, не вам сюда стремиться,

      Где даже и орлу предерзостно явиться!..

      Подняли горничные крик:

      – С барышней беда!

      Понял Григорий: нешуточное дело. Пошел будить.

      Вышел Афанасий Андреевич, прищурился на свет:

      – Что случилось?

      Девушки – в слезы:

      – Барышня утонула!

      А барыня Елизавета Петровна, как услыхала, глазки закатила и, прежде чем в обморок упасть, на французский диалект перешла:

      – О, quel malheur!..[1]

      Уже спустили на озеро лодки, уже закинули сети, чтобы вернуть хоть бездыханную барышню земле, уже помутилось, подернулось беспокойной рябью озеро.

      – Нечего искать! – крикнул с берега мельник и пустил из люльки сизым дымком в небо. – Рыбка далеко уплыла!

      – Куда?!

      А мельник люлькой на Новоспасское кивнул: дескать, поутру сам видел.

      Афанасий Андреевич ногами затопал.

      – Григорий!.. В Новоспасское погоню! Вернуть беглянку живой или мертвой!

      Мигом в поход собралась шмаковская кавалерия. Кто ружьишко промыслил, кто театральной саблей опоясался. Собрались – да на коней, только их и видели.

      Афанасий Андреевич проводил войско и вернулся к Елизавете Петровне.

      – Успокойтесь, дорогая! – Он вынул табакерку, постучал пальцами по крышке. – Это Фекла Александровна шалит, знаю я ее, чортову перечницу! – и такое словечко прибавил, что Елизавета Петровна руками всплеснула:

      – Athanas! Devant les gens![2] – То-есть: как же так, при дворовых людях – и такие слова!..

      В Новоспасском к тому времени молодых в родительский дом ввели и осыпали хмелем. Когда стали за стол садиться, шмаковская конница шасть к парадному крыльцу.

      – Опоздали, голубчики! – Фекла Александровна сама вышла к войску и даже на ступеньку с террасы спустилась. – Передайте барину, что кланяться велели и просили к молодым пожаловать! Ну, поворачивайтесь, да живо! – и сверкнула на конницу глазом.

      Прошел день, но и к вечеру

1

О, какое несчастье!

2

Афанасий! При людях!