Война и детские души. Геннадий Гончаров

сообщить об этом всему партийному руководству до самых низов? Выходит, что в глубоком тылу о войне узнали раньше, чем в некоторых военных округах, за исключением военно-морских сил. Но оставим эти доводы историкам и вернёмся в тот воскресный июньский день, вошедший в Историю печальной и трагической датой.

      Смутно помню, как мы сидели на скамье на аллее. На летней эстраде духовой оркестр играл вальсы и марши, а в киосках торговали морсом и мороженым. Мы с Валей ели мороженое, а мимо нас прошла компания парней и девчат с гитарой, распевая романс Полонского:

      Мой костёр в тумане светит,

      Искры гаснут на лету.

      Ночью нас никто не встретит,

      Мы простимся на мосту…

      Но в какой-то момент всё изменилось и веселье закончилось. Людьми, да и нами тоже, овладела тревога, и все стали расходиться, а некоторые вообще побежали. Оркестр перестал играть, и его словно сдуло с эстрады. И мы тоже покинули парк и ускоренным шагом пошли домой. Дорога шла под гору. Я старался доесть мороженое на ходу, а Валя хныкал, что не может идти быстро, и я за руку тянул его за собой. Из-за горы ползла огромная, чёрная, с лохматыми краями туча. Клубясь и расширяясь, она накрыла полнеба и поглотила солнце. Сразу же дохнуло холодом и подул ветер. Закачались с шумом деревья. Сверкнула молния, вырвав из полумрака искаженные лица людей, и раздался продолжительный грохот неслыханной силы. Казалось, что по металлическому небу катятся огромные каменные валуны, издавая треск и скрежет. Туча, продолжая метать огненные стрелы, накрыла всё небо. Стали падать первые крупные капли дождя. Но мы успели добежать до базарной площади и укрылись под навесом торгового павильона. Сестрёнка Галя вскрикивала с каждым ударом грома и не переставала плакать, а мама успокаивала её, прижав к груди. Мы с Валей прижались к ней с двух сторон, обхватив руками её тёплые, согревающие нас бёдра.

      Дождь закончился так же быстро, как и начался. Туча, цепляясь краями за окрестные горы, уплыла дальше в сторону Нижнего Стана. Выглянуло солнце и обогрело нас своими лучами. Мы повеселели и, обходя лужи, продолжали быстро идти домой.

      Когда мы проходили мимо здания почты и телеграфа, то я обратил внимание на то, что там на крыльце и рядом с ним стояла группа людей с выражением тоски и тревоги на лицах. Люди, в основном женщины, продолжали подходить и занимали очередь. Чувствовалось, что какая-то страшная весть вынудила их сорваться с места и придти сюда, чтобы позвонить или послать телеграмму своим родственникам, несмотря на выходной день.

      Какая-то женщина окликнула маму и, подойдя к нам, спросила:

      – Мария! Ты знаешь, что началась война? Ты же как-никак жена партийного начальника!

      – Да какая война? Что ты такое говоришь? Наверное, очередная провокация. А муж с утра ушел на работу и ничего не говорил.

      – Да нет, не провокация. Я получила телеграмму-«молнию» от сестры из Киева, что их в четыре часа бомбили немцы.

      – Ой, дети! Идём скорее домой, –