Крови и зрелищ!. Керри Гринвуд

мало знали?

      – Да, его никто хорошо не знал. Он был очень закрытый человек. Как обычно говорила мисс Минтон, все держал в себе. Я никогда не видела его во время представления. В цирке мне… были бы не рады, особенно в этом цирке…

      – Цирк Фаррела это то самое место, где…

      – Да. Мой муж и я, и остальные работали у Фаррела. И это там он… умер.

      – Я вижу… – Робертсон обратился к своим записям. – Вернемся к дню убийства, к воскресенью. То есть сегодня. Что вы сегодня делали?

      – Пришла на завтрак в десять, а потом вернулась в комнату, захотелось прилечь, – потирая глаза, сказала она устало.

      – Обычно вы спите в полдень по воскресеньям?

      – Нет, но после завтрака мне очень захотелось спать, поэтому я пошла наверх и легла. И заснула. Проснулась в три тридцать, умылась и спустилась вниз к чаю. У миссис У. очень хороший чай, а у меня теперь нет необходимости следить за фигурой. Потом с потолка закапала кровь, и пришел ваш констебль и застрял на крыше. А потом вы пришли, и все это началось…

      – Миссис Паркс. Это вы убили мистера Кристофера?

      – Нет.

      – Вы вылезали на крышу и влезали в его окно, чтобы заколоть его ударом в сердце?

      – Нет… нет. Думаю, что нет. Но я раньше убила. Я убила моего мужа. Я его ненавидела. Я знаю, как убивать. Тяжкое преступление. Может, я и его убила… О боже, откуда мне знать? Не могу вспомнить… Может, я убила его, когда спала.

      – Но вы ничего не имели против мистера Кристофера?

      – Нет, ничего.

      Миссис Паркс начала смеяться. Смех затянулся, перешел в неконтролируемый. Она перешла на пронзительный крик, перекрывающий вопли пьяниц в камерах за комнатой.

      – Лучше ее запереть, – заметил Робинсон. – Пошлите за врачом.

      – Нет! Нет! – завизжала миссис Паркс. – Нет, не запирайте меня! Не запирайте, пожалуйста. Снова это. Не надо! Я этого не вынесу… Не смогу. Я не смогу.

      Двое полицейских отнесли ее в маленькую камеру. Услышав звук закрывшейся задвижки и бряцание ключей, она замолчала.

      Робинсон чувствовал себя несчастным. Он отыскал сержанта Гроссмита.

      – Терри, мне это не нравится, – начал он.

      – Она призналась? – спросил сержант Гроссмит.

      – В своем роде – да. Она сказала, что могла сделать это, когда спала. У нее крыша поехала.

      – Что ж, хорошо. Приговор: виновна, но невменяема. Проведет оставшуюся жизнь в хорошенькой уютной психушке, вдали от напастей.

      – Гмм…

      – Могу вас хоть чем-то утешить: констебль Харрис пришел и сказал мне, что она не убивала. Хотите послушать его доводы? Потому что она спасла его, вытащив с крыши. Говорит, что будь она настоящим убийцей, она не стала бы афишировать свое умение действовать на высоте. Дала бы ему упасть. Я не знаю. В мое время никто бы не осмелился к сержанту вот так обратиться. Эти молодые парни…

      Сержант Гроссмит еще какое-то время продолжал говорить, но инспектор по уголовным делам Робинсон его не слушал.

      Рано