Царская дочь. Арина Полядова

сажусь за столик дальний,

      Никому я не знаком…

      Александр Новиков,

      «В захолустном ресторане».

      Стояла поздняя осень, но ярких жёлтых листьев было ещё предостаточно.

      Михайлова остановилась, заворожённая. Здесь, среди коттеджной застройки двадцатилетней давности, этот трёхэтажный и белый, как свадебный торт, которого у неё не было (как и свадебного платья), – особняк, выглядел королём в изгнании. Ему бы на центральные улицы! Но что не заслужил, того не заслужил. У нас же, в конце концов, не старушка Британия, не Америкосия, и даже не Республика Корея!

      И Михайлова взошла по скользким белым ступенькам с отбитыми краями. И это парадный вход! Прежнее величие прошло…

      В предбаннике, оклеенном «кирпичными» обоями, у старого холодильника мёрзла пальма в крошечном горшочке, красиво задекорированном травянисто-зелёной бумагой. От неё веяло романтикой далёкой экзотической страны. А в коридоре, откуда и вверх, и вниз – в подвал, уходили крутые ступени, в противовес помпезному фасаду – аскетично: да, дорогие створчатые двери-шоколадки (над входом – четырёхконечный протестантский крест), а стены казённо, до половины, покрыты нежно-зелёной красочкой. Вкусно пахло каким-то мясо-овощным рагу.

      Мимо сновали корейцы, кореянки и корейчики, не обращая на неё никакого внимания. Михайлова остановила полную женщину в возрасте:

      – Здесь церковь «Дом Петра»?

      – Спуститесь на улицу, повернёте налево и увидите железную дверь, – равнодушно ответила та.

      Что Михайлова и сделала. Она знала, что здесь целых две «церкви», и думала, что они занимают молитвенный зал по очереди.

      В искомый «Дом Петра» дверь вела прямо с холодной улицы, поэтому народ расселся в пальто и куртках. И Михайловой показалось, что она провалилась во времени в 90-е, когда население Москвы и области разделились на три сектора: одни, как она и её родители, утонули в мексиканском «мыле», другие ушли на митинги, до того разбив в 1992 году Манежную площадь, что её закрыли для протестных акций на четыре года; ну, а третьи медитировали, били в барабаны и пели «Хари Кришна!», или же внимали американским, скандинавским и, поди ж ты, южно-корейским проповедникам!

      Эту, что и говорить, примитивную классификацию раннего постсоветского общества резко критиковал её муж Максим, добавив тех, кто «накапливал первичный капитал», подыхал с голоду, «не вписался в реформы», челночил. Но нельзя же объять необъятное!

      …На дальней стене, где у нас полагается быть иконостасу, аккуратно зашторенной белой и кремовой занавесочками, крепился большой четырёхконечный деревянный крест от пола до потолка. Чёрные железные «кафешные» стулья, разделённые проходом, как волосы – пробором. А на сцене… да, именно так, на сцене, а не на клиросе, музыканты настраивали инструменты: синтезатор, электрогитары, барабаны. Все прихожане – её ровесники, ни одной бабки-пенсионерки!

      Здесь на Михайлову тоже никто не обращал никакого внимания, и она ужасно смутилась, не зная, что делать дальше. Но тут русоволосый парень в спортивном костюме, с приятным мужественным лицом, раздававший всем листочки с религиозными гимнами, сунул и ей.

      И тут в проход выскочил, как ферзь на шахматной доске, в точнее, тура, – тяжёлая фигура, символизирующая церковную власть, и ходящая по прямым линиям, – а может быть, конь «буквой «Г», молодой, но ужасно неприятный внешне мужчина: лысый, с остатками рано поседевших волос, с невероятно гладким лицом, – просто резиновой маской Фантомаса, – в брюках от костюма и в розовой рубашке без пиджака. Он расплылся в улыбке и сунул Михайловой руку:

      – Алексей!

      – Екатерина, – представилась она.

      – Добро пожаловать в нашу церковь!

      И Михайлова скромно притулилась с краюшку, а тут как раз и богослужение началось.

      – Доброе утро, церковь!!! – истошно заорала в микрофон какая-то девица. – Давайте поднимемся на наши ноги и вознесём хвалу нашему Господу!!!

      И заиграла живая музыка, и «артисты» запели:

      В миг сражений, в миг тревог,

      В миг падений со мной Ты, Бог,

      Ты идёшь со мной в любви

      Среди волнений мир мой – Ты!

      Среди волнений мир мой – Ты!

      Пели они отлично, от души, – Михайловой всегда нравилась громкая музыка. Тексты, конечно, никакие, но хорошее исполнение компенсировало сей недостаток. Слова положены на какие-то хорошо знакомые, но напрочь забытые мелодии.

      Будем петь: «Осанна! Иисус воскрес!

      Будем петь: «Осанна! Спасенье с небес!

      Вознесём Царя… Осанна!

      Оса-а-ан-на! Оса-а-ан-на-а-а!

      При последнем восхвалении парень с неприятным, злобно-мрачным лицом, со всей дури бил по оранжево-чёрным барабанчикам.

      Хор вела, наверное, сама пасторша,– женщина за сорок, отлично постриженная, но тоже, как и муж, ужасно неприятная. На ней модное оливковое платье и дорогие серые кроссовки с толстыми