История нравов. Галантный век. Эдуард Фукс

чувство, оно вызывает только недоверчивое и неодобрительное покачивание головой. Соперники скрещивают шпаги, но они редко прокалывают сердце, обыкновенно оставляя на коже лишь царапину. Подобно шипам розы, любовь должна наносить лишь моментальную боль, а не – подобно кинжалу в бешеной руке – опасные для жизни раны, еще менее убивать. Кровь только символ, а не удовлетворение мести. Не нужно бойни, достаточно одной капли, чтобы создался этот символ.

      Желания обнаруживаются всегда элегантно и грациозно, а не бурно и разрушительно. Никто не позволит себе жеста циклопа. С руки никогда не снимается перчатка. Люди садятся за стол наслаждения как беззаботные жуиры, а за их стульями, в качестве прислужника, стоит радость».

      Подобное представление о любви, лишенной всякого «животного элемента», предполагает, как свое полярное дополнение, систематическое воспитание женщины как лакомого кусочка для чувственного наслаждения. Все в общении с ней должно гарантировать сладострастие. Она постоянно должна находиться, так сказать, в состоянии сладострастного самозабвения – в салоне, в театре, в обществе, даже на улице, равно как и в укромном будуаре, в интимной беседе с другом или поклонником. Она должна утолять желания всех и каждого, кто с ней соприкасается. Каждая женщина должна принадлежать всем, должна обладать искусством увеличивать до бесконечности свою способность наслаждения, удвоить, удесятерить свою личность.

      Всеми способами – речью, движениями, костюмом, шуткой, игрой, – всем своим психическим и духовным существом женщина обязана доказывать, что она постоянно и мастерски осуществляет эту свою единственную программу жизни. Поведение ее должно внушать мысль, что ее воображение всецело насыщено сладострастными представлениями, что ее мысль обращена лишь на один этот предмет, занята только его разнообразными возможностями. Во всяком случае, она должна принять такую позу. Ибо и любовь стала публичным актом, предметом выставки и разыгрывается на сцене перед тысячью зрителей. Поэтому эпоха особенно высоко ценит женщину, уже от природы настроенную чувственно, жаждущую все новых наслаждений и вечно мечтающую о праздниках любви. Этот тип женщины пластические искусства воспроизводят в бесконечном количестве славословящих изображений, а также восторженно поют ей хвалу галантные певцы. Самая прекрасная женщина та, на щеках которой цветут «розы сладострастия», пышная грудь которой, «поднимаясь и опускаясь, обнаруживает тайный огонь, ее сжигающий».

      Само собой понятно, что этим и обусловливалось все поведение мужчины, тогда как поведение женщины было лишь ответом на его поведение. Мужчина должен был уважать в женщине драгоценнейший сосуд сладострастия. И он так и поступал, превращал женщину в идола, в единственное божество. Обращение его с ней было равносильно постоянному боготворению ее, неизменному и самозабвенному культу в словах и делах. Любой разговор с женщиной мужчина начинал словами: