История нравов. Эпоха Ренессанса. Эдуард Фукс

мере, если жена не сама за всем присматривает, если она предоставляет другим контроль, если воспитание детей находится в чужих руках. Как только расточительность перестает быть принципиальной опасностью для существования семьи, становясь постоянной возможностью, женщина превращается в предмет роскоши. Таков всегда и везде первый результат женской эмансипации. В этом отражается прежде всего растущее богатство, позволяющее мужу сделать из жены предмет роскоши. Для нее поэтому обязательны совершенно иные законы о правах и обязанностях хозяйки. Она становится первым средством, украшающим жизнь мужа, увеличивающим количество его наслаждений. Так как женщине предписывается, таким образом, совершенно иная жизненная цель, то ее новая роль навязывает ей совершенно иные формы обихода и, следовательно, совершенно иную мораль. То, чем жена ремесленника может быть для мужа только между прочим – источником радости, для жены купца становится ее первым долгом. Главное орудие роскоши она превращает в главное орудие наслаждения. Она обязана доставлять удовольствие, и притом все сызнова, каждый день. Чем дольше и лучше ей это удается, тем прочнее ее господство. Роскошь должна наглядно продемонстрировать степень богатства, и это положение имеет для более ранних эпох, когда еще только начинается накопление капиталов, гораздо большую силу, чем для современности. Как наиболее ценимый предмет роскоши женщина может выполнять эту задачу всего эффектнее. Так определяется ее главная роль в пределах ее класса – она обязана постоянно «представительствовать».

      Такое положение определяет, естественно, все ее воззрения, язык, светские манеры, мысли, костюм. Для мужа она прежде всего орудие наслаждения, и даже эту свою роль она должна продемонстрировать. И потому она желает, чтобы не только муж, но и каждый мужчина смотрел на нее как на особенно ценимое орудие наслаждения. «Разве не для этого я создана?» – таков тот вопрос, с которым к каждому обращается покрой ее платья. И она не ограничивается вопросом.

      Демонстративно позволяет она каждому в этом удостовериться, гордо выставляя напоказ свое созданное для любви тело, позволяя как можно больше при каждом случае видеть совершенную грудь, гибкую стройность стана, обнаруживая при помощи костюма как можно выгоднее свою вечную, несокрушимую, сулящую наслаждение юность. И, поступая так, она вместе с тем не выходит за границы приличия, того специфического приличия, которого требует ее класс. Своими выражениями, их изысканностью она подчеркивает все это, и только это.

      Жизнь должна быть вечным праздником – таково логическое требование, порождаемое состоянием, избытком. Внешность женщины с раннего утра и до позднего вечера поэтому дышит праздностью, является, так сказать, воплощением жизни, ставшей праздником. Ничто в ней не говорит о буднях с их заботами и пылью; все, что могло бы о них напомнить, устранено из ее среды, она вечно стоит в сияющем праздничном освещении. Чтобы достигнуть этого,