Любовь и мистер Люишем. Герберт Уэллс

что она его обманула. Но, разумеется, это длилось всего лишь секунду.

      Она подошла к нему.

      – Можно мне взять мой листок? – спросила она, чуть запыхавшись.

      Она была дюйма на два ниже его. «Заметил ли ты ее полуоткрытые губки?» – шепнула мать-природа мистеру Люишему (он вспомнил об этом позднее). В ее глазах чуть трепетало какое-то опасение.

      – Послушайте, – сказал он, все еще негодуя, – этого делать не следует.

      – Чего этого?

      – Вот этого. Дополнительную работу. За моих учеников.

      Она подняла брови, но тотчас снова их нахмурила и взглянула на него.

      – Значит, вы мистер Люишем? – удивилась она, словно эта мысль ей и в голову не приходила.

      Она прекрасно знала, кто он, и именно поэтому взялась писать «строчки»; но делала вид, будто не знает его, что давало ей возможность затеять разговор.

      Мистер Люишем кивнул.

      – Боже мой! Значит, вы поймали меня?

      – Боюсь, что так, – ответил Люишем. – Боюсь, что я действительно вас поймал.

      Они смотрели друг на друга, ожидая, что будет дальше. Она решила просить о снисхождении.

      – Тедди Фробишер – мой двоюродный брат. Я знаю, что плохо поступила, но у него куча дел и ему так не везет. А мне нечего делать. По правде говоря, это я предложила…

      Она замолчала и посмотрела на него, считая, по-видимому, что этих доводов достаточно.

      Их глаза встретились, и это привело обоих в странное смущение. Он попытался продолжить разговор о «строчках» Фробишера.

      – Вам не следовало этого делать, – повторил он, не сводя с нее глаз.

      Она опустила взгляд, потом снова посмотрела ему в лицо.

      – Да, – сказала она. – Наверное, не следовало. Извините, пожалуйста.

      Ее манера то опускать, то поднимать глаза опять произвела на мистера Люишема какое-то странное действие. Ему казалось, что разговор у них идет совсем не о том, о чем они говорят, – предположение явно нелепое, которое можно объяснить только полным сумбуром в его мыслях. Он предпринял еще одну серьезную попытку сохранить за собой солидную позицию человека, делающего внушение.

      – Знаете, я бы все равно заметил, что почерк не его.

      – Разумеется. Я поступила очень дурно, уговорив Тедди. Виновата только я, уверяю вас. Ему так трудно. И я подумала…

      Она снова замолчала, и румянец на ее щеках стал чуть ярче. Внезапно юноша почувствовал, что его собственные щеки тоже, как это ни глупо, запылали. Необходимо было избавиться наконец от этого ощущения двойственности в разговоре.

      – Поверьте, – сказал он, на сей раз от души, – я никогда не наказываю, если ученик того не заслужил. Я взял себе это за правило. Я… гм… всегда придерживаюсь этого правила. Я очень, очень осторожен.

      – Мне, право, страшно жаль, – перебила она его, искренне раскаиваясь. – Я поступила глупо.

      Люишему было ужасно неловко слушать ее извинения, и он поспешил ответить, полагая, что тем самым сгонит разливавшуюся по лицу краску.

      – Этого я не думаю, – возразил он с несколько