Италия De Profundis. Джузеппе Дженна

выведен огромными буквами, всего-то и сказано: «ОН УМЕР».

      Когда я сижу на кухне, я невольно жду, что сейчас отец выйдет из комнаты недовоскресшим Лазарем: опухший, одеревенелый, он молча посмотрит на меня.

      Мне страшно находиться в квартире.

      Отчего?

      Пока я стою у раковины и умываюсь, до меня доносятся мольбы и проклятия человека из похоронной конторы. Он все еще ищет врача. Я приподнимаю мокрое лицо. На стене – зеркало, и я снова на мгновение боюсь увидеть в нем отца: синюшного, одеревенелого, неподвижного, уставившегося прямо на меня.

      Я вытираюсь его полотенцем и чувствую едкий запах его тела, живого.

      Тело его в двадцати сантиметрах отсюда, за этой стенкой, там его облысевшая от химии голова, нас разделяет лишь тонкая перегородка.

      Над раковиной, в стеклянной вазочке для конфет, в затхлой воде, плотной от пузырьков, лежит его вставная челюсть.

      Искусственная челюсть моего отца.

      Розовая, дугообразная, пластиковая. Из тех, что приклеивают к деснам.

      Редкое мгновение, когда он улыбается. Его улыбка, вырвавшаяся изо рта, отделившаяся от него.

      Звоню Федерике. Она тут же начинает рыдать, почти кричать, захлебывается плачем, поддавшись своему горю.

      На кровати возлежит прекрасно одетый труп моего отца, но я не плачу.

      Наконец-то удается найти врача-патологоанатома.

      Уже почти полночь, роковое время.

      Ждем.

      Я снова в комнате, снова перед манекеном, призраком, готовым вот-вот растаять, перерождение которого будет прервано обрядом сжигания плоти. Выбрал бы он кремацию?

      История наших отношений мгновенно обнуляется. Я уже все забыл. Произошедшее пробудило во мне чувство тихой нежности, она поселилось на уровне груди.

      Мы все и всё друг другу простили.

      Никаких душевных травм больше нет.

      Я обескуражен.

      Все, что мы пережили вместе, обнулилось, очистилось.

      Между нами была стеклянная стена, но теперь она рухнула: преграды больше нет.

      Ты – светящаяся точка, которую я вижу внутри себя. Во мне темнота, ты же завис на уровне груди: абсолютная нежность, нежность с привкусом грусти и благодати.

      Ты квинтэссенция человека.

      Ты тот, кто.

      Нет никакого призрака.

      Твой лоб холоден, но от твоего присутствия тепло, ты отделяешься от оболочки из кожи, жира и древоподобных костей, которая не есть ты.

      Ты.

      В час ночи звонят в домофон, я вижу в маленький черно-белый монитор санитара, похожего на пожарного, вроде тех, что приезжали на «Скорой», но врача не видно. Из трубки раздается простуженный женский голос, хриплый и скорбный: «Это врач-патологоанатом».

      Когда они входят в страшную выбитую дверь, я понимаю, почему я ее не заметил: врач – карлица. Она говорит таким тоном, как лицемерные священники или верующие, выпячивающие свою праведность: льстивым, вкрадчивым, менторским. «Потушите сигарету, я очень простыла и не выношу дыма».

      Я