Православные праздники в рассказах любимых писателей. Сборник

откажу, – сказал, – а Божьим Милосердием торговать не могу». И еще – «темная Богородица», лика не разобрать, которую он нашел, когда на Пресне ломали старинный дом: с третьего яруса с ней упал, с балками рухнулся, а опустило безо вреда, ни царапины! Еще – Спаситель, тоже очень старинный, «Спас» зовется. И еще – «Собор Архистратига Михаила и прочих Сил Бесплотных», в серебряной литой ризе, додревних лет. Все образа почищены, лампадки на новых лентах, а подлампадники с херувимчиками старинного литья, 84-ой пробы. Под Ангела шелковый голубой подзор подвесил, в золотых крестиках, от Троицы, – только на именины вешает. Справа от Ангела – медный нагробный Крест: это который нашел в земле на какой-то стройке; на старом гробу лежал – таких уж теперь не отливают. По кончине откажет мне. Крест до того старинный, что мел его не берет, кирпичом его надо чистить и бузиной: прямо как золотой сияет. Подвешивает еще на стенку двух серебряных… как они называются?., не херувимы, а… серебряные святые птички, а головки – как девочки, и над головками даже крылышки, и трепещут?.. Спрашиваю его: «Это святые… бабочки?» Он смеется, отмахивается:

      – A-а… чего говоришь, дурачок… Силы это Бесплотные, шестокрылые это Серафимы, серебрецом шиты, в Хотькове монашки изготовляют… ишь, как крылышками трепещут в радости!..

      И лицо его в морщинках, и все морщинки сияют-улыбаются. Этих Серафимчиков он только на именины вынимает: и закоптятся, и муха засидеть может.

      На полочке, где сухие просвирки, серенькие совсем, принесенные добрыми людьми, – иерусалимские, афонские, соловецкие, с дальних обителей, на бархатной дощечке – самые главные святыньки: колючка терна ерусалимского с горы Христовой – Полугариха-банщица принесла, ходила во Святую Землю, – сухая оливошная ветка, от садов Ифсеманских взята, «пилат-камень», с какого-то священного-древнего порожка, песочек ерданский в пузыречке, сухие цветки, священные… и еще много святостей: кипарисовые кресты и крестики, складнички и пояски с молитвой, камушки и сухая рыбка, Апостолы где ловили, на окунька похожа. Святыньки эти он вынимает только по большим праздникам.

      Убирает с задней стены картинку – «Какмыши кота погребали» – и говорит:

      – Вася это мне навесил, скопец ему подарил.

      Я спрашиваю:

      – Скупец?

      – Ну, скупец. Не ндравится она мне, да обидеть Василича не хотел, терпел… мыши тут не годятся.

      И навешивает новую картину – «Два пастыря». На одной половинке пастырь добрый – будто Христос: гладит овечек, и овечки кудрявенькие такие; а на другой – дурной пастырь, бежит, растерзанный весь, палку бросил, и только подметки видно; а волки дерут овечек, клочьями шерсть летит. Это такая притча. Потом достает новое одеяло, все из шелковых лоскутков, подарок Домны Панферовны.

      – На язык востра, а хорошая женщина, нищелюбивая… ишь, приукрасило как коморочку.

      Я ему говорю:

      – Тебя завтра одеялками завалят. Гришка смеялся.

      – Глупый сказал. Правда, в прошедшем годе