немало потрудиться, чтобы переубедить своих коллег. Эту тяжелейшую и неблагодарную работу взял на себя во многом Г. Галилей. В его сочинениях, особенно в знаменитой книге «Диалог о двух главных системах мира: коперниканской и птолемеевской», он прилагает титанические усилия, чтобы доказать, например, принцип инерции, или важнейшее для новой науки положение о том, что в физике можно применять математику (с чем принципиально была несогласна господствующая традиция, идущая от Аристотеля). И однако, несмотря на все эти усилия, доказать эти новые принципы науки ему не удается… Оправдание же этих принципов, постулатов новой науки через эффективность научных технологий, – в духе того, что сама наша цивилизация, построенная на основаниях науки, на научных технологиях, подтверждает-де основания науки, – также отнюдь не бесспорно. Ведь
знать, как сделать, и
понимать – это разные вещи. Мы видели, что именно это и является, собственно, главным упреком Гуссерля в адрес науки
[13]. Она не выполнила главную задачу, задачу познания, подменив ее задачей технологического использования. Опыт объективного, который нам являет наука, пишет Гуссерль
[14], похож в этом смысле на опыт
бесконечного, как нам оно дается в математике. Действительно, мы рассуждаем даже в элементарной математике, возьмем это число, возьмем эту прямую, плоскость и т. д., по видимости так, что нам дано это бесконечное множество чисел (натуральных), бесконечные прямые, плоскости и т. д. Однако уже античная наука обнаружила, что несмотря на то, что мы можем брать сколь угодно большие числа и сколь угодно большие отрезки прямых, мы не можем, тем не менее, считать, что нам дано разом бесконечное множество чисел или бесконечные геометрические объекты. И если мы примем последнее, как и произошло с математикой нового времени, то нам придется отказываться от слишком привычных аксиом мышления и при этом возникают апории, которые мы не можем разрешить
[15]…
То гуссерлевское эпохэ, которое мы сейчас обсуждаем, и есть, в главном, эпохэ в отношении всех наук. Обратиться – прорваться! – к жизненному миру Гуссерля и значит как бы «погасить» для себя все научные представления, теории, понятия. Звук не есть больше колебание передающей среды, цвет – не есть определенный баланс поглощений и отражений лучистой энергии, восход солнца – не есть движение Земли вокруг Солнца… Все, что было нами выучено еще в школе, все эти теории создают ту замкнутую «тюремную камеру» нашей науки и цивилизации, из которой Гуссерль и хочет вырваться. Его лозунг: К самим вещам (Zu den Sachen selbst!)! Назад к самой реальности! И в качестве такой реальности для него выступает уже упомянутый выше жизненный мир. Жизненный мир – это как бы восприятие ребенка, мир до науки, до усвоения традиционных способов его осмысления, культивируемых наукой. Сама наука также является частью жизненного мира, но изначально он шире и богаче. Что же остается после гуссерлевского эпохэ в отношении всех наук, мы обсудим чуть
