Миры Однопомётные. Зосима Тилль

от тебя.

      Твоя однопомётная, Глаша».

      «В черно-белый мир тоже иногда приходят краски», – Голос с потолка упорно продолжал гнуть свою линию. «И Ты, только Ты можешь сделать их лучше, чище, ярче. Только Ты можешь выдумать новые цвета и оттенки, только Ты на палитре своей жизни способен перемешать их так, что миры твои заиграют новыми, живыми оттенками…». «А, тем временем, – скоротенько вставил свои «пять копеек» Гусляр-самодур, – «Очередь из прынцев так и не выстроилась, а девки на попутных телегах добрались в столицу. Потом часто ещё в колокола звонили, на жизнь жаловались. Синяк под филиновским глазом сошел и Миры однопомётные зажили своей размеренной и спокойной жизнью» …

      «Доброго денька тебе, моя милая подруженька!

      Тронут заботой твоей и восхищён боевыми качествами в усмирении филинов. У нас в Москвах так не умеют. Лихо же ты с ним расправилась, аж оторопь берёт. Ну и поделом ему, неча исподнее тырить, да в дом твой девок площадных водить. То, что пирогами девок филиновских снарядила – это верно, можа приучишь их, что полезное в рот тащить. Хотя твердая пища им всё-таки ещё не в привычку. Животами захворать могут. Ну да ладно, хвори им разные диковинные не впервой. По долгу службы предписаны. Сдается мне, что и тот педерастик забавный, давеча забывший, что уста ему не для разговоров даны, тоже филиновский дружок, к девкам площадным присоседившийся. Давеча бежал один такой вихляя местом срамным, да рабочим из Уланского Полку, так теперь беда с конями боевыми поголовная. Извелись животины совсем в напряжении чресельном, а кобылок-то в полку держать нельзя, дух боевой на конюшне страдает. Генерал закручинился совсем, уже на Париж подумывал пойти, дабы коней от мыслей срамных отвлечь. Я поговорю с ним и намекну между слов, где конюшьего утешителя искать. Не дело из-за такого прохиндея войны разжигать. Бутылочку ту, что у Филина отобрала, испей. Дивный напиток. В большом дефиците у нас. Если в голову что после того придёт – запиши обязательно и мне с оказией передай. Любы мне вирши твои, ой как любы.

      За сим разреши откланяться, любезная подруга моя Глашенька. Зовёт труба вершить добро и мир спасать. Твой искренний друг Фодя».

      «И поскакали кони, и запела труба, и опустошилась бутылочка, и Миры однопомётные снова жили своей жизнью. А за окнами шумела Москва и жила размеренной жизнью Кубань…», – Гусляр-самодур окончательно перетянул одеяло инициативы на себя. Голос с потолка с мрачным видом стоял в углу и что-то бурчал себе под нос. Как потом утверждали на правах анонимности компетентные источники, тихо матерился.

      «Доброго раннего Кубанского и Московского утречка, мой дружочек задушевный!

      Не дает мне покоя сложная ситуация в генеральских конюшнях. Намедни ты известил меня о сложном положении с лошадьми. Вот подумываю просить конюха дядю Кузьму подсобить вам там. Он мужик опытный, бывалый, в войнах с бабами дворовыми закаленный, практически не пьющий. Так, токо для сугреву да в праздники. В туесок я ему твое исподнее покладу. На самое донышко.