Онейроптикон. Константин Дмитревич Оленич

случае, мне. Створки окон скрипели, задавая какой-то особый тон комнате, будто это не класс, а театральная, где какой-то неумелый музыкант мучает кишки бедных кошек, намотанных на грубые хребты скрипок. Не знаю, никогда не любил скрипку. Вот виола, её звук похож на человеческий голос, но есть в нём что-то приятное. Сливовое. Не знаю, откуда такое сравнение.

      Позже

      Меня отвлекли и я забыл что хотел написать далее. Не могу вспомнить. Не так это важно.

      Звонили из Института Именования и потребовали заплатить необходимую комиссию за имя. Естественно я возмутился! Платить за то, чего мне так и не дали. То есть дали, но я этого не ощущаю. Они сказали, что ничего не знают и на добрых пятнадцать минут заставили меня занять рабочий телефон. За мной быстро собралась очередь, и ещё быстрее в ней образовался флюс недовольных. Наконец мне ответили и признали, что не могут отыскать моего имени: искали по месту жительства, работы и тому подобного. Но всё равно настояли об уплате, ведь оно за мной числится, значит нужно платить. Далее спорить нет смысла. Если не оплачу, то меня лишат имени. Утрата не так велика, так как отбирать, собственно, нечего, но тогда меня уволят, так как человек безымянный не может работать, иметь квартиру, жить. Спрашивал совета у Байне – заместителя начальника. Он сказал, что снова попробует отыскать моё дело, но всё же советовал, не смотря ни на что, оплатить требуемое, пока не добавили штрафные. Как всегда начальник Гехен не смог принять. Завтра пойду платить.

      8 Мая

      Мне приснилась очередь. Я стоял в ней совершенно один, но однозначно знал, что обязан отстоять, а не простой пойти туда, куда мне нужно. Но я не знаю куда стою. Просто стою в пустой очереди и жду, когда меня позовут. Правда, ни кто, ни когда меня позовут – неизвестно. Коридор, в котором я стоял, казался очень знакомым, будто уже бывал в нём, да и общее ощущение ожидания не казалось необычным. Сам факт стояния в пустоте очереди ощущался как нечто уже неоднократно переживаемое, даже банальное.

      В какой-то момент я понял, что мне следует входить. Я пошел по коридору к тёмно-зелёной двери и отпёр её. Там стояла статуя Пана. Она смотрела на меня и медленно пританцовывала, всё ускоряясь. Мёртвенное зарево его движения и какая-то белокурость всматривания – именно так это ощущалась – вызвали во мне столь сильный страх, что я попросту замер. А Пан, не отрывая от пустоты перед ним взгляда, танцевал. Похоже, что он не замечал меня, но я даже не мог себе представить, что будет, если заметит. Он кружил на одном месте. Его движения пугали. Его танец был танцем ужаса: слишком хаотичный, асинхронный, будто он делает это с непреодолимым удовольствием мучительного блаженства. Не как человек, но и не как кукла. Вдруг меня тронули за плёчо. Это была «Марта». Она сказала, что я не туда зашел и нам следует спешить, и что мне очень повезло, что меня не заметили.

      После мы стояли с ней в обнимку на крыше и она показывала мне на далёкое окно